Везде
“Inter”, “Multi”, “Trans” and “Post”: Sociology, Disciplinarity and Postmodernism
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
“Inter”, “Multi”, “Trans” and “Post”: Sociology, Disciplinarity and Postmodernism
Annotation
PII
S013216250013028-3-1
DOI
10.31857/S013216250013028-3
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Aleksandr Gofman 
Occupation: Professor; Chief Researcher
Affiliation:
National Research University “Higher School of Economics”
Institute of Sociology of FCTAS RAS
Address: Russian Federation, Moscow
Edition
Issue 2
Pages
15-25
Abstract

This article analyzes the historical and theoretical aspects of interrelationship of sociology and other disciplines. The author examines the “positive” and “negative” sides of this interrelationship. The “positive” aspects can be seen in the explorations of the problems located on the borders of different disciplines, in the forms of inter-, multi- or trans-disciplinary studies, such as, for instance, the diffusion of innovations, gender or cultural studies. Even the thinkers, whose attitude towards sociology was sceptical or hostile, exercised a fruitful influence on the development of sociology. As examples it can be cited the theory of close and open societies by Henri Bergson or the treatment of hermeneutics by Wilhelm Dilthey. The “negative” influence is illustrated by the postmodernism in sociological theory. Although, according to some analysts, it is dead in this field, its influence continues there; besides, it is reviving in new guises (“postpostmodernism”, etc.). The author emphasizes such traits of postmodernism as the vagueness or senselessness of conceptual constructions; denial of interdisciplinary borders; devaluation of science and, at the same time, tendency to establish itself in it; pseudo-newness and pretention to ultra-newness; verbiage, shocking, faddishness, political partisanship, etc. These statements are illustrated by the case of Michel Foucault, the most characteristic and famous postmodernist in sociology. One of the main conclusion of this article is the need of sociology to be more selective, critical and reflexive in its choice of external influences.

Keywords
theoretical sociology, interdisciplinarity, multidisciplinarity, transdisciplinarity, postmodernism, Michel Foucault
Received
24.02.2021
Date of publication
25.03.2021
Number of purchasers
6
Views
45
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf
1

Социология и интеграция наук.

2 Мы привыкли думать и часто утверждаем, что взаимовлияния и интеграция научных дисциплин, исследования «на стыке наук», заведомо плодотворны для развития научного знания. Это касается как естественных, так и социогуманитарных наук. Подобная интеграция осуществляется в различных формах, взаимопроникающих и тесно связанных между собой. К ним относятся такие явления, как интердисциплинарность, мультидисциплинарность, трансдисциплинарность и т.п. Издавна и постоянно формируются разного рода «интердисциплинарные» и «трансдисциплинарные» дисциплины, расположенные на границах различных наук, проходящие сквозь эти границы или над ними. Среди них образуются более или менее устойчивые, например, геофизика, физхимия, биогеография или зоосемиотика, а в науках о человеке – психофизиология, социальная психология, историческая социология, историческая демография, политическая география и т.д. Ряд наук объединяется для изучения определенных проблемных областей, в частности, таких как распространение инноваций (diffusion of innovations), культуральные исследования (cultural studies) или гендерные исследования (gender studies).
3 Действительно, на пути интеграции наук получены впечатляющие результаты. Именно на границах различных научных дисциплин, там, где бывает трудно или невозможно понять, к какой из них именно следует отнести исследуемый объект, часто располагаются наиболее важные научные проблемы. Как говорил М. Мосс, именно эту «скверную» (“vilaine”) пограничную рубрику мы часто обозначаем как «разное», помещая в нее факты, которые свидетельствуют о нашем незнании: «…Неизведанное находится на границах наук, там, где, как сказал Гёте, профессора «поедают друг друга»... Как правило, именно в этих слабо отграниченных друг от друга областях коренятся животрепещущие проблемы» [Мосс, 2011: 304].
4 На протяжении всей своей истории социология интенсивно и плодотворно взаимодействовала с самыми различными естественными, социальными и гуманитарными науками. Для рубежа XIX–XX вв. характерно возникновение ряда специфических «интердисциплинарных дисциплин» на стыке социологии и других наук. Некоторые из них сохранились до наших дней, другие остались в прошлом, во всяком случае, пока. Среди первых можно назвать историческую социологию или социальную психологию; среди последних – фитосоциологию [Шмерлина, 2019] и зоосоциологию. Хотя сегодня эти последние дисциплины формально не существуют, в том или ином виде они и сегодня неявно присутствуют в научном пространстве, сохраняя свой эвристический потенциал и позитивно воздействуя на развитие социологического видения реальности.
5 В разное время социология испытывала самые различные «внешние» влияния, исходившие от других научных дисциплин и сфер знания. Даже среди тех мыслителей и ученых, которые не были приверженцами социологии как науки (во всяком случае, в современном для них виде), и, более того, относились к ней скептически или даже враждебно, были те, кто повлиял на нее в высшей степени плодотворно и способствовал ее развитию. В качестве примера можно привести двух представителей философии жизни: В. Дильтея и А. Бергсона. Немецкий философ, психолог и литературовед Дильтей не считал социологию «настоящей наукой»; он критиковал ее за то, что она основана на «ложном» методе и не способна внести ничего нового в познание человека и его «духовной жизни»1. Несмотря на это, он непреднамеренно внес существенный вклад в развитие этой науки. Именно ему она обязана внедрению герменевтики в познание социальной жизни, а без герменевтики в том или ином виде представить себе сегодняшнюю социологию невозможно. Французский философ Бергсон, относившийся к социологии довольно сдержанно, еще до К. Поппера разработал первую версию теории закрытого и открытого обществ, занимающую важное место в социологической теории [Бергсон, 2010].
1. Одна из глав его «Введения наук о духе» так и называется: «Философия истории и социология не являются настоящими науками» [Дильтей, 2000: 365].
6 В общем, из предыдущего следует, что взаимодействие, взаимовлияние и сотрудничество социологии, с одной стороны, и других научных дисциплин, с другой – явление постоянное и плодотворное. Тезис этот вполне общепризнан и в принципе вряд ли может вызвать у кого-нибудь возражения. В самом деле, сегодня трудно было бы найти социолога, который бы доказывал необходимость внутридисциплинарной замкнутости своей науки, так же как и отказ от сотрудничества с другими дисциплинами и «внешними» для своей науки теоретическими ориентациями. Современная социология в значительной мере является меж- и постдисциплинарной (см.: [Кравченко, 2020]).
7 Но всегда ли и во всем постдисциплинарность является плодотворной? Любое ли внешнее влияние на социологию следует рассматривать как благо? Если ее цель – рост и развитие социологического знания, решение его научных и практических проблем, то со всеми ли формами научного и вненаучного знания нужно и полезно сближаться и объединяться? На мой взгляд, на эти вопросы следует ответить отрицательно. История и современность демонстрируют нам не только позитивные, но и негативные примеры обращения социологов к внешним для своей дисциплины познавательным средствам и источникам вдохновения.
8

На грани дисциплинарности и научности: постмодернизм и социология.

9 В качестве характерного и масштабного примера негативного воздействия на социологию последних десятилетий можно привести проникновение в нее постмодернистского мировоззрения2. Первоначально оно утвердилось в таких областях, как философия, литературная теория и литературная критика, теоретическое искусствознание, искусство, архитектура и некоторые другие сферы культуры, и уже оттуда стало проникать в социальную науку. В ней этот теоретический постмодернизм нередко фигурирует под именем не социологической, а «социальной» теории, составляя, впрочем, лишь одно из направлений последней. Само выражение «социальная теория» содержит в себе неявное указание на интер- (мульти-, кросс- или транс-) дисциплинарный и менее строгий характер данной формы теоретизирования о социальных явлениях, что как раз и отличает постмодернизм.
2. О различных точках зрения на его роль в социологии см., в частности: [Щелкин, 2017; Чудова, 2017].
10 Попытки очертить рамки постмодернизма в целом, и его социально-научной версии в частности, делались многократно, с большим или меньшим успехом. При этом сами сторонники постмодернизма могут признавать себя таковыми или нет; главное в данном случае – соответствие их взглядов определенным признакам, отличающим это направление. Большинство аналитиков подчеркивает чрезвычайно разнородный и противоречивый характер этого направления, объединяющего в том числе и взаимоисключающие воззрения. Выражение «мешанина взглядов», используемое Е. Шацким для его характеристики, представляется достаточно удачным [Шацкий, 2018: 575]. Но, несмотря на отмеченную разнородность постмодернизма, в нем все же можно обнаружить некоторые общие черты.
11 Пожалуй, наиболее общий его признак состоит в явной и неявной оппозиции по отношению к «модернизму», к так называемому «проекту» Модерна и соответствующему мировоззрению. Важно иметь в виду, что все выражения, содержащие префикс «пост» («после»): «посттрадиционность», «постклассика», «постиндустриализм», «постколониализм» и т.п., – означают что-то, что предшествует этому «после», более или менее известно и понятно. А вот то, что, согласно подобным теоретикам «постизма» следует за «предшественником», то, в чем заключается это «пост», – наоборот, не очень известно, не очень понятно или даже вообще еще не сформировалось; во всяком случае, в соответствующих теориях оно носит довольно неопределенный и разнородный характер.
12 Подчеркивая свое отрицание модерна и противостояние модернизму как его обоснованию, постмодернизм в действительности не только и не просто привязан к модернизму, образуя с ним симметричную пару. Он явно заимствует у него ряд идей, приписывая их себе, но одновременно значительно упрощает и искажает воззрения противника. Вслед за представителями Франкфуртской школы он изображает авторов «проекта» Модерна наивными и недалекими рационалистами, прогрессистами и оптимистами, каковыми они в действительности не были. При этом некоторые из модернистских идей, будучи заимствованными, в постмодернистских концепциях утрируются и радикализируются, доводятся до крайней точки, после чего они утрачивают свою обоснованность, так же как и связь с реальностью. Это относится, в частности, и к идее релятивизма знания, и к отказу от жесткого «лапласовского» детерминизма в объяснениях, и к отрицанию «больших нарративов», или «метанарративов», и к тезису о необходимости плюрализма и сосуществования различных теоретических подходов и т.д.: все они присутствовали уже в модернизме, но в менее утрированном и вульгаризованном виде.
13 В принципе постмодернизм – явление вненаучное или находящееся на границе между наукой и иными формами познания: философско-метафизической, обыденной, художественно-эстетической, политической, религиозной, мистической и т.п. Проблема демаркации для него не существует, даже тогда, когда он выступает от имени науки. Неудивительно, что среди общих черт, характерных для постмодернистского мировоззрения, мы часто встречаем подчеркнуто пренебрежительное отношение к научному знанию, его обесценивание и, что особенно любопытно, одновременное стремление утвердиться в нем же. Негативизм в отношении науки проявляется и в громко декларируемом отрицании различий между научным и вненаучным знанием; в попытках редуцировать первое в последнем, растворить его в нем; наконец, в многочисленных предсказаниях конца науки вообще. Естественным спутником уничижительной трактовки науки является отрицание автономии научного познания, а вместе с тем - и научной истины как ценности и цели познавательного процесса.
14 К отмеченным чертам примыкают и утверждения о полном отсутствии универсального начала в социальной науке, ее сугубо «западном» характере и полной неприменимости к «незападным» обществам. Отсюда и призывы к ее «индигенизации», так что, согласно постмодернистскому идеалу, у каждой цивилизации, каждого общества, класса или племени должна быть своя собственная, своеобразная и уникальная социальная наука, пригодная только для каждого из этих социальных и групповых образований.
15 С предыдущим связано и непризнание внутридисциплинарных идентичностей и междисциплинарных границ: постмодернизм носит принципиально интер-, мульти-, транс- и даже антидисциплинарный характер. Для его сторонников, как правило, нет отдельных научных дисциплин; они предпочитают говорить о социальных и гуманитарных науках в целом.
16 Еще одна черта постмодернизма в целом, и социально-теоретического в частности, – это расплывчатость, туманность, многозначность, противоречивость теоретических конструкций. Нередко теоретическая путаница, темнота стиля или просто бессмыслица оправдываются сложностью изучаемых проблем. Исправить эти изъяны призваны многочисленные интерпретации, сопровождающие постмодернистские тексты, но они мало способствуют их прояснению, порождая лишь новые клубы густого теоретического тумана. Постмодернистские теории очередной раз подтверждают справедливость известного высказывания У. Эко: «Ничто не порождает столько толкований, как бессмыслица».
17 К предыдущей особенности тесно примыкают и такие черты социального постмодернизма, как псевдоновизна в сочетании с претензиями на ультрановизну; снобизм по отношению к «скучной» науке («традиционной», «классической», «старомодной» и т.п.); неуемное стремление к эпатажу; словоблудие, словесные игры и многоречивость.3 Чрезвычайная популярность ряда постмодернистских теорий тесно связана с их активным участием в разнообразных интеллектуальных модах (см.: [Гофман, 2013; 2015; Шапиро, 2011: 26]), с близостью к различным социальным движениям, с политической и прочей ангажированностью, а также с медийной гиперактивностью.
3. Американский философ и социолог С. Фуллер для характеристики этой особенности постмодернистского теоретизирования использует английское слово “bullshit”, которое в русском переводе его книги фигурирует как «пустозвонство» [Фуллер, 2018: 313–348]. В переводе ранее вышедшей книги Гарри Франкфурта это же слово, вынесенное в ее заглавие, переведено как «брехня». А в русском переводе книги Дэвида Гребера (посвященной, правда, другой теме) оно переведено как «бред» [Гребер, 2020].
18 Многие проблемы современной социологии, снижение ее авторитета в обществе и в научном сообществе, на мой взгляд, связаны с ее «заражением» постмодернистским мировоззрением. В какой-то мере такая ситуация сложилась из-за того, что социологи часто боятся теоретизировать, опасаясь обвинений в недостаточной научности, исходящих от эмпирицистов и индуктивистов. В результате социологи в своих теоретико-концептуальных исканиях (без которых обойтись невозможно) часто обращаются либо к концепциям ad hoc, либо к различным доморощенным представлениям, взятым где попало, либо, наконец, к другим дисциплинам, где подобных вопросов не задают и где научная (или «как бы» научная) мысль свободно парит, не будучи ограничена никакими рамками.
19 Правда, уже сравнительно давно многие аналитики и адепты постмодернизма, в том числе в социальной теории, констатировали его смерть. Видимо, он действительно скончался, если его понимать как определенное интеллектуальное и культурное движение с собственным самосознанием и четкой самоидентификацией. Но, во-первых, это движение существует не только в тех явных пределах, которые очерчиваются самими его участниками. Более того, они могут даже дистанцироваться от этого движения, отвергать или критиковать его. Главное в данном случае – не самоидентификация постмодернистов, а определенные признаки, делающие их постмодернистами, независимо от того, признают ли они себя таковыми.
20 Во-вторых, даже если постмодернизм умер, это не означает, что его влияние также умерло вместе с ним: упомянутое выше «заражение» им продолжается и в настоящее время. Наконец, в-третьих, на смену старому, исходному постмодернизму пришли его новые воплощения, такие как постпостмодернизм и его разновидности: автомодернизм, альтермодернизм, метамодернизм и т.п. По существу, все они мало чем отличаются от постмодернизма: вопреки разного рода декларациям, они в основном воспроизводят его принципиальные черты, отчасти перечисленные выше (см.: [Павлов, 2020]. Можно с полным основанием утверждать, что постпостмодернизм – это тоже постмодернизм, несмотря на его попытки подчеркнуть свою оригинальность по отношению к этому последнему.
21 В свете вышеизложенного чрезвычайно характерным, интересным и поучительным представляется пример М. Фуко (1926–1984), мыслителя, личность и творчество которого в последние десятилетия обрели такую популярность, что стали почти сакральными. Ему посвящено огромное множество трудов, и, разумеется, здесь не ставится задача представить его воззрения в более или менее полном виде. Речь пойдет лишь о некоторых сторонах его воззрений, которые непосредственно касаются нашей темы и иллюстрируют некоторые положения, сформулированные выше.
22

Мишель Фуко как постмодернист.

23 Прежде всего, следует отметить, что сам Фуко не считал себя ни постмодернистом, ни социологом, что не помешало ему в действительности оказаться и тем, и другим. Тем не менее можно с полным основанием утверждать, что его творчество является одной из главных версий постмодернизма в социологии.
24 Правда, социологом Фуко был признан не сразу. Даже в конце 1990-х гг. вопрос о том, можно ли считать его воззрения социологическими, еще только обсуждался, и некоторые аналитики склонялись скорее к отрицательному ответу на этот вопрос (см.: [Fox, 1998]). И во французском «Словаре социологической мысли» (2005), статьи о нем нет (см.: [Dictionnaire de la pensée sociologique, 2005]). Во французском университетском учебнике «Современные течения в социологии», вышедшем первым изданием в 2008 г., небольшое место для упоминания о нем уже нашлось, хотя авторы и отмечали, что, строго говоря, его труды не относятся ни к историческим, ни к социологическим, медленно внедряясь в социологическую рефлексию [Béraud, Coulmont, 2018:166]).
25 Но постепенно, хотя и не без некоторых колебаний, социологическое сообщество все чаще стало зачислять Фуко в свои ряды. В последнее двадцатилетие его теоретические конструкции все чаще рассматриваются как вполне социологические, хотя и прежние их трактовки в качестве «социальных» и, вместе с тем, находящихся внутри постмодернистского движения или на границе с ним, также сохраняются (см., напр.: [Ритцер, 2002: 528–537; Шацкий, 2018: 560–572; Joseph, 2004. Ch.7; Power, 2011]). Более того, как было отмечено выше, он превратился в одного из популярнейших и влиятельнейших теоретиков социологии.
26 Сам Фуко не стремился к тому, чтобы войти в социологическое сообщество, социологией не очень интересовался и относился к ней довольно скептически. Даже касаясь сугубо социологических тем, он изучал их так, как если бы до него они в ней не изучались. Его собственная интерпретация социальных аспектов таких явлений, как психопатология, медицина, тюрьма, познание, наука, власть, изучением которых он занимался, на первый взгляд, выглядит вполне социологической, даже банальной и продолжающей достаточно старую социологическую традицию. В конце концов, и до Фуко социологам, да и не только им, было хорошо известно, что такие явления, как психопатология, преступность и связанные с ней наказания, во многом порождаются социальными факторами, изменяющимися от эпохи к эпохе. Социология познания и науки также существовали задолго до его «археологических» и «генеалогических» исследований познавательных процессов; социологи издавна так или иначе изучали воздействие на эти процессы исторически изменчивых обществ, социальных групп, норм и власти.
27 Новизна и оригинальность воззрений Фуко начинают просматриваться лишь тогда, когда акцент на социальных аспектах изучаемых им явлений, приобретает парадоксальный, экстравагантный или утрированный характер. Считать их при этом обоснованными, доказанными или в каком-то смысле убедительными можно, но только если самому испытывать склонность к парадоксальности, экстравагантности и утрированности суждений и выводов. Специалисты в области изучения определенных социальных институтов, историю которых он исследовал, часто считали результаты его исследований ошибочными, необоснованными или сомнительными, но это никак не сказывалось на их популярности.
28 Подобно тому, как в XIX в. Маркс выступил от имени «четвертого сословия», угнетаемого пролетариата, провозгласив его спасителем всего человечества, Фуко выступил выразителем интересов, защитником и идеологом молчащих меньшинств, тех, кому ранее не было предоставлено слова в социальной теории, кого общество исключало из своих рядов и (или) признавало девиантными. Среди них оказались пациенты клиник, главным образом, психиатрических; преступники, отбывающие наказание в тюрьмах; рабочие фабрик и учащиеся школ, которые в его истолковании мало чем отличаются от заключенных в тюрьмах; сексуальные меньшинства; приверженцы периферийных форм знания, подавленные и вытесненные на обочину познавательной деятельности доминирующей наукой; наркоманы и другие жертвы вездесущей «власти». Теоретические воззрения Фуко, сопровождавшие его довольно бурную политическую деятельность, по существу явились рационализацией неосознанных позиций, эмоций и стремлений этих групп. Из его исторических трудов и интерпретаций следовало, что скорее не психопатология, преступность и тюрьма – это социальные конструкты и институты, а наоборот, социальность, общество и его институты – это явления психопатологические, преступные и тюремные.
29 Общество Фуко интерпретирует вполне в духе вульгарного социального дарвинизма конца XIX в. Он перефразирует знаменитые слова Клаузевица о том, что война есть продолжение политики другими средствами, утверждая, что скорее, наоборот, политика – это продолжение войны другими средствами. Война, по его словам, «постоянно и полностью разделяет общество; она помещает каждого из нас в тот или другой лагерь» [Фуко, 2005: 284]. Это утверждение дополняется еще одним в том же духе: «Понимание общественных отношений следует искать в смеси насилия, страстей, ненависти, реванша, а также в мелких обстоятельствах, которые приводят к поражениям и победам» [Фуко, 2005: 285]. Очевидно, что при подобном подходе такие явления, как социальная сплоченность, солидарность, согласие – это не более чем эпифеномены по отношению к социальной вражде. Очевидно также, что считать такого рода утверждения убедительными или, тем более, доказанными, нет никаких оснований.
30 Общество и его институты в истолковании Фуко, в лучшем случае – неизбежное зло. Выражения «дисциплина», «дисциплинарное общество», «нормализация» и т.п., ставшие столь популярными среди его поклонников, содержат у него уничижительный, язвительный и иронический смысл. Следует подчеркнуть, что социальные институты и отношения Фуко вообще сводит к отношениям власти, которую, как неоднократно отмечалось аналитиками, он трактует чрезвычайно широко. В его интерпретации в качестве «власти» выступают любое социальное влияние, любое социальное действие, любой институт и социализация как таковая.
31 Следует подчеркнуть, что научно-теоретические воззрения Фуко нельзя рассматривать в отрыве от его практической и политической деятельности. Собственно, подобная позиция была близка и ему самому. Его социально-политические воззрения, как, впрочем, и другие отличались чрезвычайной изменчивостью, разнородностью и противоречивостью. В разное время он был марксистом и членом Французской компартии во времена Сталина, правда, впоследствии резко осуждавшим ГУЛАГ; он был тесно связан с маоистами во время майской революции 1968 г. во Франции; он поддержал приход к власти религиозных клерикалов в Иране; с радикальных позиций он постоянно критиковал западную цивилизацию, выступая с левыми политическими лозунгами и требованиями; в придачу ко всему, он работал в диппредставительствах и сотрудничал с правительственными учреждениями Пятой республики. Пожалуй, более или менее реалистичной в данном отношении, хотя и не без оговорок, можно признать его самохарактеристику как «левого анархиста» [Эрибон, 2008: 164].
32 Как писал близкий друг и почитатель Фуко, известный французский историк П. Вен, он был «воином», и в качестве такового «у него нет убежденности, но есть решимость («убеждения имеют дураки», - сказал он однажды)» [Вен, 2013:163]. Выражаясь веберовским языком, Фуко была близка главным образом не этика ответственности, а этика убеждения4. Если выражаться точнее, то ему была свойственна этика личной убежденности, носящей достаточно изменчивый и импульсивный характер.
4. «…Я не ощущаю ответственности за то, что происходило со мной в жизни», – говорил он (цит. по: [Миллер, 2013: 389]).
33 Будучи постмодернистом, Фуко был противником «дисциплинарности» не только в социальной жизни, но и в науке, и не только в смысле соблюдения каких-то научных норм, но и в отношении разделения труда в науке и признания отдельных дисциплин внутри нее. Он отвергал свою причастность не только к социологии, но и к другим дисциплинам, к которым имел какое-либо отношение: к истории, психологии, философии, в существовании которой иногда выражал сомнение. Список людей, влияние которых испытал Фуко, огромен и отличается чрезвычайной пестротой. Среди них оказались Маркс, Ницше, Фрейд, Жорж Батай, Луи Альтюссер, Мао Цзэдун, де Сад, Реймон Руссель, Антонен Арто, Жан Жене и т.д. Его мысль всегда носила сугубо ситуативный и контекстуальный характер, даже тогда, когда речь шла о более или менее универсальных вещах. В конце концов, он все-таки решил признать себя философом, продолжающим кантианскую традицию (см.: [Миллер, 2013: 456, прим. 1]). Можно не сомневаться, что Кант был бы крайне удивлен, увидев Фуко среди своих последователей, и не признал бы его в этом качестве.
34 Отношение Фуко к науке было в высшей степени противоречивым; это, так же как и предыдущие особенности, дает полное основание считать его постмодернистом. Он выступил как «отец Kathedernihilismus» [Миллер, 2013: 21] (по аналогии с немецкими «кафедральными социалистами» конца XIX в.). Речь идет о тех ученых и мыслителях, которые, занимая высокие позиции в университетско-академической системе, в официальной науке, вместе с тем третируют ее, обвиняют в разного рода пороках и стремятся разрушить ее как особый род познавательной деятельности.
35 С одной стороны, Фуко был академическим ученым, исследователем, постоянно трудившимся в библиотеках и архивах, преподававшим в университетах и носившим почетнейшее звание профессора Коллеж де Франс. Временами ему нравилось представлять себя в роли «невинного наблюдателя», «счастливого позитивиста», отстаивающего превосходство «чистой», «строгой» науки, девиз которой – «серьезность» (см.: [Миллер, 2013: 217; Эрибон, 2008: 323]).
36 С другой стороны, этика социального ученого часто вытеснялась у него другими, в частности, этикой политического активиста, постоянно участвовавшего в самых различных движениях более или менее радикального толка и вынужденного так или иначе адаптировать свои взгляды к их программам5. Наука в трактовке Фуко – это «дисциплинарная полиция знаний» [Фуко, 2005: 197], подавляющая иные, гораздо более ценные формы знания. Он рассуждал о «противостоянии», «борьбе» и современном «восстании» этих «подчиненных» знаний «против научного дискурса, его знания и власти» [там же: 33]. Это «восстание» он всячески поддерживал и считал себя его участником. Истина в его интерпретации – это результат чего угодно: силы, власти, сопротивления власти, особых «диспозитивов», «игр истины» и т.д., но только не, или в последнюю очередь, – познания как такового. Таким образом, он был активным борцом с той самой академической наукой, в которой занимал ключевые позиции.
5. Свои первые статьи в газете “Libération” Фуко подписывал как «активист и профессор Коллеж де Франс» (цит. по: [Миллер, 2013:336, прим.1]).
37 Среди главных постмодернистских черт у Фуко необходимо подчеркнуть чрезвычайную противоречивость, неопределенность и расплывчатость его взглядов, теоретических конструкций и понятий, в том числе наиболее популярных. Эти черты почти общепризнаны среди экзегетов его творчества. Дж. Миллер вполне обоснованно отмечал «страсть Фуко к игре в прятки» и манеру уклоняться «от прямых определений» [Миллер, 2013: 86, прим.1; 121]. А известный историк и филолог Ж. Дюмезиль, который был старшим другом и покровителем Фуко, утверждал, что «он носил маски, которые то и дело менял» (цит. по: [Эрибон, 2008: 15]). Любопытно, что эта особенность сочеталась у него с постоянным стремлением к срыванию масок с других: различных социальных акторов, движений и институтов.
38 Аналитики часто берут на себя нелегкую задачу преодолеть отмеченную неуловимость, делая это самыми различными способами: от написания множества интерпретативных трудов до создания бесчисленных кратких введений, лексиконов, ридеров и т.п., посвященных расшифровке его понятий и высказываний. К сегодняшнему дню «фукология» и фукоизм во многом превратились в увлекательную игру, состоящую в поиске того, что такое «подлинный» Фуко и что он думал «на самом деле», игру, все больше напоминающую разгадывание ребусов. В то же время, многие его почитатели и последователи вдохновляются его идеями, не особенно в них вникая и довольствуясь применением к тем или иным случаям таких вошедших в широкий обиход понятий, как «дискурс», «диспозитив», «дисциплинарное общество», «нормализация», «биополитика», «власть-знание» и т.п.
39

Заключение.

40 В нынешнюю эпоху «постистины» популярность идей оказывается никак не связанной с их истинностью. Нравится нам это или нет, но влияние идей Фуко и постмодернизма в целом на социологию, прежде всего теоретическую, чрезвычайно велико. И неважно, ошибочны эти идеи или нет, насколько они далеки от истины или близки к ней: важно не то, что они не «истинны», а то, что они «постистинны».
41 Как в этой связи оценивать указанное влияние? Невозможно утверждать, что оно целиком негативно. В чем-то оно может быть благотворным в качестве философской или эстетической тенденции. Да и в социальной науке постмодернизм вполне может играть стимулирующую роль, если, конечно, не воспринимать его как науку. Благодаря ему были раздвинуты рамки «подлинной» социальной науки, расширено ее мировоззрение, которое стало более гибким и способным воспринимать безграничное многообразие социального мира. Под его влиянием получили развитие некоторые области знания, ранее находившиеся в тени, например, социология медицины, психиатрии или телесности.
42 В содержательном отношении основные положения постмодернизма, как следует из вышеизложенного, во многом ошибочны, туманны и деструктивны с точки зрения развития социологического знания. Тем не менее даже «постистинные», т.е. ошибочные или даже лишенные смысла, идеи могут выступать в качестве стимулятора. Но это возможно только при одном условии: они должны быть осознаны как вненаучные, т.е. внешние по отношению к научному знанию. Очевидно, что стимулировать процесс научного творчества могут самые разнообразные внешние влияния: от музыки Моцарта или пейзажа за окном во время научной работы до чашечки крепкого кофе или биологически активных добавок, принимаемых исследователем. Да, БАДы могут стимулировать научное творчество, но мы не должны путать их прием с самим этим творчеством.
43 Наконец, если признавать стимулирующее воздействие постмодернизма на социологию, то важно также помнить и о том, какова цена этого стимулятора. Его массивное использование может приводить и реально приводит к снижению авторитета, статуса и престижа социологии, которую вследствие этого иногда воспринимают как некую эзотерическую говорильню. Разумеется, речь не может идти о том, чтобы как-то регулировать поиски вне своей дисциплины. В принципе социология вправе заимствовать что угодно и где угодно, особенно если подобные заимствования плодотворны в научном отношении. Необходимы лишь бóльшая разборчивость, критичность и основательная рефлексия относительно того, что, как и где заимствовать. На мой взгляд, явное и неявное влияние постмодернизма в современной социологии, как и моды, идущей с ним рука об руку, слишком велико, и в целом вряд ли может быть признано благотворным. В то же время, взаимодействие социологии с серьезными исследованиями и теоретическими разработками, осуществляемыми, например, в исторической науке и социальной антропологии, представляется недостаточным и весьма желательным.

References

1. Béraud C., Coulmont B. (2018) Contemporary Trends in Sociology. Paris: Presses Universitaires de France / Humensis (“Quadrige Manuels”). (In Fr.)

2. Bergson H. (2010) The Two Sources of Morality and Religion. Moscow: Knijnyï Dom “Universitet” (In Russ.)

3. Chudova I.A. (2017) Postmodernism and Sociology: Dangers or Opportunities? Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 4: 122–128. (In Russ.)

4. A Dictionary of Sociological Thought (2005) Ed. by M. Borlandi, R. Boudon, M. Cherkaoui, B. Valade. Paris: Presses Universitaires de France. (In Fr.)

5. Dilthey W. (2000) Introduction to the Human Sciences. Dilthey W. Collection of Works in 6 vol. Moscow: Dom Intellektualnoï Knigi: 270–730. (In Russ.)

6. Eribon D. (2008) Michel Foucault. Moscow: Molodaya Gvardia. (In Russ.)

7. Espinas A. (2012) Social Life of the Animals. Moscow: “LIBROKOM”. (In Russ.)

8. Foucault M. (2005) “Society must be defended”. St. Petersburg: Nauka. (In Russ.)

9. Frankfurt H.G. (2008) On Bullshit. Мoscow: Evropa. (In Russ.)

10. Fuller S. (2018) The Sociology of Intellectual Life. Moscow: Delo. (In Russ.)

11. Fox N. (1998) Foucault, Foucauldians and sociology. The British Journal of Sociology. Vol. 49. N3. Sept.: 415–433.

12. Gofman A.B. (2015) Fashion, Science, Weltanschauung. On Theoretical Sociology in Russia and Abroad. In: Gofman A.B. Tradition, Solidarity and Sociological Theory. Selected Texts. Moscow: Novyï Khronograf: 274–323. (In Russ.)

13. Gofman A.B. (2013) On Fashions in Present-Day Theoretical Sociology. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 10: 21–28. (In Russ.)

14. Graeber D. (2020) Bullshit Jobs: A Theory (2020). Moscow: Ad Marginem. (In Russ.)

15. Joseph J. (2004) Social Theory. An Introduction. New York: New York University Press.

16. Kravchenko S.A. (2020) Development of the Subject of Sociology: From Monodisciplinarity to Inter- and Post-Disciplinarity. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 3: 16–26. (In Russ.)

17. Mauss M. (2011) Techniques of the body. In: Mauss M. Societies. Exchange. Personality. Essays in Social Anthropology. Moscow: Knijnyï Dom “Universitet”. (In Russ.)

18. Miller J. (2013) The Passion of Michel Foucault. Moscow; Ekaterinburg: Kabinetnyï Uchionyï. (In Russ.)

19. Pavlov A.V. (2020) Metamodernism: A Critical Introduction. In: Metamodernism: Historicity, Affect, and Depth after Postmodernism. Ed. by R. van den Akker a. o. Moscow: RIPOL klassik: 10–27. (In Russ.)

20. Power M. (2011) Foucault and Sociology. Annual Review of Sociology. Vol. 37. August: 35–56.

21. Ritzer G. (2002) Modern Sociological Theory. St. Petersburg: Piter. (In Russ.)

22. Shapiro I. (2011) The Flight from Reality in the Human Sciences. Moscow: VSHE. (In Russ.)

23. Shchelkin A.G. (2017) Postmodernism in Sociology. On Unobtrusive Consequences. On Unobtrusive Consequences of a Recent Sociological Fashion. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological Studies]. No. 2: 120–130. (In Russ.)

24. Szacki J. (2018) History of Sociological Thought. Vol. II. Moscow: NLO. (In Russ.)

25. Veyne P. (2013) Foucault, His Life, His Character. St. Petersburg: “Vladimir Dal”. (In Russ.)

Comments

No posts found

Write a review
Translate