Демократические традиции России изучены ещё далеко не полно, и двухтомник А.А. Чемакина закрывает одну из очевидных лакун. Автор проделал серьёзную и важную работу, по сути, став первопроходцем в исследовании русской национал-демократии 1890–1920-х гг. Добротность его труда подтверждается подробным обзором историографии, собранной буквально по крупицам (1, с. 33–59). Выводы историка опираются на прочный фундамент документов, извлечённых из фондов 20 московских, петербургских и киевских архивохранилищ, на материалы отечественных и зарубежных (Украина, Чехия, США) библиотек и многочисленных визуальных источниках, включая как фотографии, так и кинохронику. В приложении к монографиям приводятся программные произведения национал-демократов, а также подробные биографические сведения о членах Независимой группы IV Думы.

Автор хорошо знаком с наиболее значимыми работами по теории национализма, и вслед на Э. Смитом и С.Б. Корниенко признаёт нации продуктом модерна, имеющим этническую основу. В дискуссиях примордиалистов и их противников эта позиция представляется, пожалуй, наиболее взвешенной. При этом исследователь отмечает некорректность традиционного противопоставления этнической и гражданской нации (1, с. 14–15). Сами национал-демократы рубежа XIX–XX вв. противопоставляли скорее сословную и гражданскую нации, а точнее – выступали за переход от сословного общества к гражданской нации. По мнению Чемакина, «русскими национал-демократами в широком значении данного термина можно назвать тех политических деятелей, кто пытался объединить приверженность интересам широких масс (“демократии”) и защиту социальных прав простого народа с русским национализмом и прогрессизмом и при этом опираться на заимствованные с Запада социально-политические теории» (1, с. 27). Этим национал-демократы отличались от черносотенцев, «русских националистов» (Всероссийского национального союза) и либеральных партий. Но в рамках самой национал-демократии существовали либеральное, социалистическое и консервативное направления (1, с. 26–28, 319–320). Подобное разделение, конечно, было уже знамением нового ХХ столетия.

Выявляя идейно-политических предшественников русских национал-демократов, исследователь видит их в том числе среди галицких «новокурсников». (1, с. 545–546), находившихся под влиянием чешских «национал-социалистов» и противостоявших польским и украинским националистам. В отличие от прежних москвофилов, они придерживались народнической (по сути, эсеровской) программы (1, с. 139–140). Таким образом, пророссийская ориентация сочеталась у них с радикальной идеологией, враждебной политическому строю Российской империи. Столь противоречивое сочетание крайне осложняло поиск сторонников. Именно поэтому адептов нового направления можно было пересчитать по пальцам одной руки. Одним из них стал московский студент Ф.Ф. Аристов, в 1911–1912 гг. установивший контакт с галицким общественным деятелем Д.Н. Вергуном, который ещё в 1896 г. работал над программой «червоннорусской молодёжи», и киевским учёным и публицистом Т.В. Локотем – трудовиком-перводумцем, перешедшим на националистические позиции, но сохранявшим приверженность демократическим и социалистическим идеалам (1, с. 292–294).

Национал-демократы остро ощущали связь с новыми веяниями в европейской политике. Они сочувствовали унификации управления в Российской империи, поддерживали борьбу латышей и эстонцев движения против остзейского дворянства (2, с. 142–143), но не стремились к целенаправленному обрусению окраин, отдавая предпочтение естественной ассимиляции (2, с. 147–151). Национал-демократы дистанцировались от антисемитизма (1, с. 353–356). Они не возражали против предоставления евреям равноправия, но и не уделяли ему особого внимания (2, с. 151–158). Движение носило подчёркнуто светский характер, один из его лидеров – И.И. фон Зек – являлся лютеранином, другие участники симпатизировали таким проявлениям религиозного модернизма, как имяславие, трезвенничество и др. (2, с. 175–195), критиковали синодальные порядки (1, с. 349–352), поэтизировали славянские, в том числе и языческие древности (1, с. 147–148). Чемакин лишь бегло упоминает об участии в этом движении В. Хлебникова (1, с. 409). Между тем поэт-будетлянин, яркая звезда русского футуризма, в то время действительно придерживался национал-демократических взглядов, что нашло выражение, например, в его пьесе «Снежимочка»¹. Важное место в идеологии национал-демократов занимала пропаганда здорового образа жизни, спорта, возрождение боевого духа народа (2, с. 171–175). Поддерживались связи с сокольскими организациями (1, с. 344–349). Своих предшественников национал-демократы видели в западнорусском движении XVII в. против полонизма (2, с. 131). Импонировали им и традиции Новгородской республики (2, с. 119). Оставаясь этатистами, национал-демократы признавали государство лишь формой существования русского народа, усматривая в конституционной монархии наиболее разумный политический строй (2, с. 131–133). С пиететом в их среде вспоминали о М.М. Сперанском, что несколько удивляет исследователя (2, с. 130–131). Однако именно для этого государственного деятеля было характерно сочетание либеральных и консервативных традиций при государственнических взглядах.

Конечно, национальный вопрос и внешнеполитические проблемы были далеко не самыми насущными для основной массы русских крестьян, на которых пытались ориентироваться национал-демократы. Однако в отдалённом будущем их идеология могла иметь перспективу по мере увеличения и усиления зажиточного крестьянства. Не случайно ею интересовался П.А. Столыпин (1, с. 315), политика которого создавала условия для постепенного формирования в России гражданской нации. Покровительство движению оказывал и один из лидеров партии русских националистов – гр. В.А. Бобринский. В то же время левым крылом движения вплотную занялась полиция, в марте 1911 г. арестовавшая Аристова (1, гл. 5–6). В целом, лидеры национал-демократов разрывались между Столыпиным и оппозицией (1, с. 392–396). Уже после гибели Петра Аркадьеича они заявляли о верности столыпинскому курсу, хотя и критиковали его детище – Всероссийский национальный союз – за продворянский характер (2, с. 9–11). Однако перемены, происходившие в правительстве, привели, в частности, к тому, что национал-демократической по своей программе Имперской народной партии М.А. Караулова отказали в регистрации (2, гл. 1).

Чемакин основательно проследил попытки национал-демократов установить тесное сотрудничество с Крестьянской группой в IV Государственной думе (1, с. 452; 2, гл. 3)². Не менее любопытен анализ взаимоотношений Независимой группы Караулова, созданной после неудачи с регистрацией партии, с прогрессистами, внешнеполитические взгляды которых также имели националистический характер. Имперская народная партия и Независимая группа во многом оказались близки им, придерживаясь в национальной политике более правых позиций, а в социальной – более левых (2, с. 215–216).

Однако организации национал-демократов отличались малочисленностью и рыхлостью. Та же Независимая группа, первоначально насчитывавшая 8 депутатов, увеличивалась медленно, и в сентябре 1915 г. включала всего 15 членов (с 1913 г. в неё перешли 4 прогрессиста, 3 октябриста, националист, центрист, кадет и трудовик). Но затем начался отток: трое вернулись к земцам-октябристам, ещё двое присоединились к левым октябристам, двое – к кадетам, один – к прогрессивным националистам, трое стали внефракционными депутатами. В итоге, к февралю 1917 г. в объединении осталось лишь 5 человек (2, с. 560–562). Автор констатирует нарастание оппозиционности Независимой группы с 1915 г. и её перемещение на левый фланг Думы. Впрочем, в Прогрессивный блок она не вошла, а Караулов даже поддерживал контакты с министром внутренних дел А.Д. Протопоповым. События 1917 г. окончательно развели сторонников национал-демократии. Так, Караулов принял активное участие в Февральской революции, после чего погрузился в дела казачества, а Локоть сблизился с черносотенцами (2, гл. 5–6).

А.А. Чемакин подробнейшим образом изложил противоречивую судьбу русских национал-демократов начала ХХ в.: делая ставку на крестьянство, их идеологи создавали, по сути, весьма вестернизированную программу, лавировали между властью и оппозицией. Это противоречивое движение показано в книге на фоне столь же противоречивой эпохи.