В рецензируемой коллективной монографии¹ представлены итоги мониторинга, проведенного Российским обществом социологов (РОС) в 2020 г. и приуроченного к 75-летию великой Победы. Обработка материалов исследования (<em>N</em>=10065: студентов вузов, студентов СПО, школьников 8–11 классов, сбор – конец 2019 – начало 2020 гг.) проходила в тот сложный период, когда не только Россия, но и большая часть мира, накануне 75-й годовщины Победы погрузились в самоизоляцию. Нужно признать, что в СМИ в это время появилось много достоверной и интересной информации о войне, документальных и художественных фильмов, отличающихся объективностью и непредвзятостью. Но на обыденном уровне пандемия затмила тему Победы и исторической памяти. Не состоялись (или были проведены в ограниченном измененном формате) такие значимые события, как Парад Победы, школьные, вузовские мероприятия, посвященные Победе, шествие Бессмертного полка... В сложившихся условиях социологи стремились понять, действительно ли тема Великой Отечественной войны постепенно уходит с повестки дня, и пандемия лишь ускорила необратимый процесс. Или же тема по-прежнему актуальна. Материалы монографии не дают прямого ответа, но углубленное знакомство с ее содержанием многое расставляет по своим местам и позволяет делать прогнозы.

Авторский коллектив книги включает 46 человек. Уже с первых страниц читатель понимает, что монография, хотя и представляет собою<em> </em>академическое издание, содержит в себе глубоко личное и гуманистическое начало. При этом данная книга <em>–</em> прекрасный пример социологической работы. В монографии в развернутом виде обоснованы теоретические и методологические основания социологического мониторинга, систематизированы данные четырех этапов исследования, раскрыты преимущества и слабые стороны онлайн-опросов. Безусловно, возможность применения такого канала коммуникации можно рассматривать как положительное последствие цифровизации. С другой стороны, без непосредственного контакта респондент не может напрямую обратиться к социологу за разъяснениями, поэтому требования к правильному построению анкеты при онлайн-опросе многократно возрастают.

В монографии обосновано наблюдение: анкетирование имеет не только исследовательское значение, оно оживляет историческую память современного студента. Инструментами такой «мнемонической реабилитации» являются, в том числе, открытые вопросы, поскольку их использование производит социально значимые эффекты.

Основная идея, красной линией проходящая сквозь содержание монографии, – в том, что историческая память о войне живет в народе, составляет ядро его национальной идентичности, а патриотические чувства молодых россиян достаточно сильны. Однако, есть определенные социальные тенденции, которые могут вызвать обеспокоенность. К таким «нюансам» можно отнести, в частности, преобладание ответов «спорно, но обсуждаемо» на вопросы об отношении к осквернению воинских захоронений, памятников солдатам и полководцам, об интерпретации освобождения Прибалтики советскими войсками как «оккупации», о том, что в нападении Германии на СССР якобы виноваты обе стороны и том, что действия бандеровцев и «лесных братьев» могут быть оправданы борьбой народов за свободу против коммунистического режима…

Многие данные и выводы, полученные в монографии, в определенной мере подтверждают и дополняют уже имеющийся в российской науке опыт изучения исторической памяти молодого поколения о Великой Отечественной войне. В российской социологии есть работы, в которых исследуется проблема восприятия молодыми людьми ключевых дат Великой отечественной [Кутыкова 2013, Афанасьева, Меркушин, 2005]. Авторы подобных работ констатируют в основном почтительное отношение студенческой [Устинкин, 2017] и учащейся [Саралиева и др., 2015] молодежи к памяти событий 1941–1945, но при этом, как и создатели монографии, устанавливают падение интереса к подробным характеристикам событий Великой Отечественной войны [Афанасьева, Меркушин, 2005]. Выявляется устойчивая тенденция: в коллективных воспоминаниях молодого поколения в противовес поколениям более старшим [Cаралиева, Балабанов, 2005] прочно закреплены только наиболее известные даты (вероломное нападение Гитлера на СССР, День Победы 9 мая), в меньшей мере, – даты «срединные», такие как Ленинградская блокада и Сталинградская битва, в очень незначительной степени – даты конкретных битв и сражений. Показательно, что последовательность и содержание военных событий<strong> </strong>известна нынешним студентам и школьникам не столько по школьным учебникам, сколько благодаря кино и телевидению. Детальная хронология<strong> </strong>войны у большинства молодых людей вызывает заметные затруднения.

Решение возникающих сложностей, проблем и противоречий закономерно видится в патриотическом воспитании. Заслуга коллектива монографии в том, что патриотическое воспитание они рассматривают именно в социологическом и социокультурном аспектах, понимая, что именно характеристики окружающей жизни формируют патриотизм. В книге объясняется сущность и глубинная природа патриотического воспитания и справедливо подчеркивается, что воспитание индивида — длительный, многоаспектный и разноуровневый в социальном плане процесс, в котором самой неоднозначной и сложной для описания является память, индивидуальная и коллективная. Память имеет хронологическую природу, что способствует ее пониманию как темпорального маркера или хронотропа, где есть «прошлое прошлого», «настоящее прошлого» и «будущее прошлого». В монографии мы находим обоснование тезиса, что при естественной смене генераций трудно преодолеть «соблазн “инновационных преобразований”» истории, в том числе, военной истории. Трансформация приоритетов развития общества приводит к «рассогласованию политических целей и исторических детерминант, не способствует формированию поколения, уважающего свою историю и гордящегося ею». «Демонизация, неоправданное возвеличивание, сверхтолерантность – это только верхушка айсберга. В этом отношении необходимо со всей ответственностью подойти к вопросу о социальных границах возможного, договориться о нормах, которые … нельзя нарушать. Иначе «сумерки памяти» неизбежны» (с. 192).

В книге убедительно раскрываются злободневные вопросы функционирования, сохранения и развития исторической памяти у студенческой молодежи. Показываются эффекты участия студентов в волонтерских организациях, включая «Бессмертный полк». Изучается влияние на историческую память социокультурных, миграционных и этноконфессиональных особенностей отношения к военным реликвиям и историческим памятникам, к духовным «отголоскам войны». Устанавливается, что феномен исторической памяти имеет на данный момент двойственную противоречивую природу. С одной стороны, она включается в ядро перспектив развития российского общества, где авангардом является молодое поколение, с другой – эмпирически устанавливаются проблемы деформации и мифологизации исторического сознания молодежи.

Начиная писать обзор монографии, я задалась вопросом, насколько тема войны соответствует и будет соответствовать «повестке дня сегодняшнего». Для послевоенного поколения даже сама постановка вопроса могла бы показаться неправильной и/или даже кощунственной. Тем не менее мы должны признать, что в условиях «информационной неразберихи» риски утраты или профанизации исторической памяти действительно существуют [Савченко и др., 2017].

В зарубежной социологии все более популярной становится позиция по отношению к исторической памяти, изложенная в книге Д. Риффа «Во славу забвения: Ирония исторической памяти» [Rieff, 2016]. Он считает так называемым <em>труизмом</em>, то есть избитой, но неочевидной истиной, устойчивое суждение о том, что «следует помнить прошлое, дабы уберечься от его повторения». Настаивая, что в ряде обстоятельств «некоторые события лучше забыть», Д. Рифф критикует политиков (в частности, Марин ле Пен), которые «спекулируют» понятием исторической памяти посредством мифологизизации (псевдо)великого прошлого определенной нации. «Культ памяти» Д. Рифф характеризует как идеологическое оружие в руках вдохновителей (таких, как Адольф Гитлер) кровавых межнациональных столкновений и войн [там же: 21]. Можно возразить английскому публицисту, что культ памяти и историческая память не идентичны друг другу, а наукообразные рассуждения о «меморальных спекуляциях» сами по себя являются спекулятивными, но от этого вряд ли взгляды Риффа станут менее опасными.

Описанная Риффом позиция стала распространенной на Западе, ее сторонники есть и в России. Рифф критикует идеологию, в которой увековечивание памяти провозглашается моральным и политическим долгом, а также личным долгом в «наш терапевтический век», и настаивает, что вспоминать в конечном счете «бесполезно, так как все общества, подобно смертным индивидуумам, которые их составляют, в конце концов рассыплются в прах». Тем, кто надеется, что «память о Холокосте поможет предотвратить будущие геноциды», Рифф отвечает, что это – «магическое мышление», указывая на последующие кампании уничтожения оппонентов в борьбе за власть и ресурсы в Бангладеш, Камбодже и Руанде…

Мы отвлеклись на работу Риффа для того, чтобы показать, что ценность концепта исторической памяти сегодня подергается сомнению. Можно приводить доводы о том, что массовые убийства в Бангладеш, Камбодже и Руанде стали возможны, в том числе, и потому, что в коллективной памяти народов этих стран не было воспоминаний о Холокосте, но риск глубокого проникновения описанной Риффом позиции в общественное сознание от этого не ослабнет. «Ревизия» социалистического прошлого, которая сопровождалась, помимо прочего, и «пересмотром» итогов войны, создала благоприятную почву для сомнений в истинных результатах Победы, особенно, среди молодого поколения – ведь среди их родителей и даже бабушек уже нет тех, кто прошел войну. Не следует упускать из виду, что концепт исторической памяти стал «одной из новаций» общественного сознания только в конце ХХ – начале ХХI в.» [Тощенко, 2020: 18] – то есть именно тогда, когда память о войне все больше становилась достоянием истории, а живых участников фронтовых событий оставалось все меньше. Ж.Т. Тощенко сопоставляет степени выраженности у российских граждан исторической памяти о различных эпохальных событиях двадцатого столетия и приходит к выводу о беспрецедентно высокой значимости для россиян памяти о Великой отечественной войне (вне зависимости от их социального статуса, возраста и идеологических установок). В то же время исследователь выявляет источники достаточно распространенных сегодня противоречивых и негативистских интерпретаций роли Советского государства в победе над нацизмом. В данном контексте Тощенко подвергает критике формализацию и казенное отношение к исторической памяти о событиях. Очевиден посыл: патриотическое воспитание не может быть основано на примитивных казённых приемах. Оно будет иметь социально и духовно значимый эффект только в случае, если будет апеллировать к глубинным основам коллективного сознания, которые можно уловить, в частности, в песнях и стихах военного времени [там же].

Есть и другой аспект проблемы: по мнению проф. М.И. Рыхтика, высказанном им весной 2020 г. на конференции «Феномен патриотизма в трансструктурном коммуникационном поле» в Нижегородском государственном лингвистическом университете им. Н.А. Добролюбова, быть победителем – значит нести на себе бремя ответственности за Победу, а ответственность не может быть формальной. Если мы хотим оставаться победителями, значит, и патриотическое воспитание должно быть как у победителей: настоящее, без признаков казенщины и бездушного «проектного подхода»…

«Спасибо деду за победу…» – книга, которая консолидировала в себе усилия многих представителей научной общественности нашей страны: и тех, кто писал ее, и тех, кто организовывал исследования в учебных заведениях. Социальная ценность работы усиливается «пронзительными» историями военных лет и военными фотографиями, включенными в монографию. Не случайно ее читательская аудитория – все те, кому «дорога память о Великой Победе».

В книге есть дискуссионные моменты, которые открывают дальнейшие возможности для авторского коллектива. Так, существует множество социально значимых взаимосвязей, которые могли бы быть выделены на основе анализа материалов мониторинга. В ходе изучения влияния региона, в котором обучается опрашиваемый студент, на восприятие значимости военных событий видимых территориальных особенностей в ответах респондентов выявлено не было (с. 129–130). Это наблюдение на первый взгляд кажется убедительным, тем более что, как мы понимаем, регион обучения далеко не всегда совпадает с регионом, где молодой человек родился и вырос. Более того, не выявленные в ходе опроса территориальные различия в степени сформированости исторической памяти позволили авторам подтвердить, что студенчество — это автономная социальная группа с собственными ценностями<strong>,</strong> которая демонстрирует определенное постоянство в социальных ориентирах, самостоятельность и неподверженность прямому воздействию регионального фактора (с. 130).

С утверждением сложно не согласиться, однако, остается ощущение, что на основе полученные данных можно было сделать более глубокие выводы. Прежде всего, вывод о невыраженности регионального фактора делается исключительно на основе опросов в городах-героях: Москве, Волгограде, Санкт-Петербурге и Керчи (§ 2.3). Данные, полученные в других городах (Белгороде, Твери, Улан-Уде, Кирове, Нижнем Новгороде и др.) и регионах (Приморский край, республики Татарстан, Башкортостан и пр.), не сопоставляются ни между собой, ни с данными, полученными в городах-героях. Между тем, обобщая результаты мониторинга среди студентов, обучающихся в городах-героях, авторы монографии указывают, что патриотические ценности и развитие исторической памяти этих студентов не отличаются от аналогичных показателей из других городов. Не совсем понятно, на чем основан данный вывод.

То, что авторы посвящают целый параграф городам-героям, вполне обосновано. Вместе с тем в опросе приняли участие студенты из городов воинской славы: Белгорода, Курска, Твери, а также Владивостока (слава этого города больше связана с событиями Второй мировой войны, а не Великой Отечественной). Было бы вполне логично сравнить ответы студентов, обучающихся в городах, которые оказались в период Великой Отечественной во фронтовой зоне, в прифронтовой (например, Нижний Новгород) и в глубоком тылу (Улан-Удэ и др.)

В § 2.2 указывается, что ни гендерные, ни поколенческие особенности не влияют значимым образом на ответы респондентов. Однако в последнем параграфе (с.<em> </em>321–322) гендерные отличия в восприятии военной истории все же обнаруживаются, но уже не у студентов, а у старшеклассников. Вывод напрашивается сам собой: если гендерные отличия зависят от возраста, следовательно, и возрастные отличия тоже имеют место…

Несколько сложнее обстоит дело с выводами авторов относительно влияния будущей профессии («физики» и «лирики») респондента на уровень сформированости его исторической памяти о событиях 1941–1945. В монографии устанавливается, что в понимании природы патриотизма и сущности исторической памяти видимых различий между мнениями «технарей» и «гуманитариев» не наблюдается (с.<em> </em>98–105). Вывод исследователей никаких сомнений не вызывает. Между тем, сама постановка вопроса выглядит не вполне современной, учитывая, что пик дискуссии между физиками и лириками пришёлся на шестидесятые годы прошлого столетия. Действительно, не совсем понятно, почему мнение о военных событиях у будущего специалиста по связям с общественностью гипотетически могло бы отличаться от мнения будущего радиофизика, ведь сегодня в учебных планах объемы общегуманитарных (а не специальных гуманитарных) дисциплин у физиков и лириков (за исключением историков, философов, социологов или филологов) примерно одинаковы.

Было бы интересно проследить взаимосвязь степени развитости исторической памяти и патриотических установок с профессионально-жизненными ориентациями, например, между студентами, обучающимися по направлениям подготовки «Социальная работа» или «Государственное и муниципальное управление», с одной стороны, и с теми, кто обучается по направлениям «Коммерция», «Сервис» или «Гостиничное дело» – с другой. Заметим, все перечисленные направления – гуманитарные, однако, одни студенты намереваются связать свою жизнь с бизнесом и получением прибыли, другие – с работой в государственных структурах… Можно пойти дальше и попытаться найти сходства и отличия у разных категорий студентов, например, медицинских вузов: у будущих хирургов, онкологов, пластических хирургов, стоматологов, фармацевтов или санитарных врачей. Чтобы провести подобный анализ, целесообразно расширить выборку, и здесь можно посетовать, почему не все образовательные учреждения с интересом отнеслись к исследованию. Коллеги, которые оказали авторам монографии помощь в проведении опроса, заслуживают искренней благодарности.

В целом, авторами монографии накоплен настолько объемный массив эмпирического материала, что на его основе можно сделать еще очень много заключений и выводов, представляющих ценность для современной социальной науки и практики. Именно от усилий академического сообщества зависит, наступят или не наступят «сумерки памяти».