Монография Г.Ю. Канарша готовит читателю сюрпризы. Прежде всего, хотя в ее названии приоритетно заявлены «справедливость, демократия, капитализм», фактически главной темой стали скорее культурные детерминанты «пути модернизации». И лишь в самой последней главе читатель окончательно поймет, с позиций какого именно направления выступает автор книги.

Важным достоинством книги является нацеленность автора на освещение проблем российской модернизации с позиций «большой теории». Автор эту рамочную теорию обозначает так: «Особенно важной для нас является концепция <em>национальной модели модернизации</em>… Эта концепция провозглашает задачу развития не по догоняющему пути (догоняющая модернизация), а с опорой на собственную культуру и традиции...» (с. 7). Впрочем, в книге речь пойдет не столько о самих национальных моделях модернизации, сколько о том, от чего зависит их выбор.

Структурно монографии состоит из четырех разделов – «Модернизация на Западе и в незападных странах», «Модернизация и справедливость», «Модернизация современной российской экономики и общества», «К методологии естественно-научного подхода в социальном знании». Логика первых трех ясна: сначала на анализе плюрализма путей модернизации доказывается их зависимость от культурных традиций, потом выясняется особенность российского национального характера, на основе которой объясняется специфика именно российской модернизации. Но почему автор вынес объяснение методологии в финал? Правда, уже в предисловии автор кратко характеризует свой метод: «Это естественно-научный подход характерологической креатологии. Это – изначально не философский, не теоретический метод, но естественно-научный. Суть его в возможности изучать-рассматривать многообразное творчество людей (в том числе и в сфере общественной жизни) с точки зрения их природных характеров» (с. 13). Читатель заинтригован: что это за таинственные «природные характеры» и подход креатологии?

Основные черты этого подхода обозначены уже в первом разделе: «…Речь должна идти о характерологическом изучении <em>национально-психологических особенностей</em> при анализе национальных характеров, которые самым непосредственным образом участвуют в формировании экономической, политической, культурной жизни современных обществ. Этнопсихологические различия со всей отчетливостью обнаруживаются уже во времена существования древних цивилизаций» (с. 17–18). Дальше автор в качестве примеров пишет про «замкнуто-углубленный (аутистический) склад личности» в характерах древних египтян, про «синтонность (естественно-жизнелюбивый характер)» в «этническом характере греков», и про «авторитарную напряженность» у древних римлян. Терминология оригинальна, но сам подход, согласно которому культуры/цивилизации — это «человеческая индивидуальность высшего порядка», явно восходит к «Закату Европы» О. Шпенглера. За прошедшее столетие обществоведы приняли концепцию истории как «столкновения цивилизаций», различающихся своими культурными традициями, но связь цивилизационно-культурных традиций с типами личности остается под вопросом.

Поскольку Г.Ю. Канарш рассматривает этнопсихологические различия в основном в современных странах, то читатель ожидает увидеть обоснование различий «национальных характеров» на данных эмпирических исследований. Но в первом разделе эти надежды не оправдываются. Здесь автор лишь постулирует, что главная особенность россиян – «синтонность, психологически усложненная дефензивностью как <em>основа национального характера» </em>(с. 42), что означает жизнелюбие в сочетании с переживанием своей неполноценности. Значительную часть первого раздела занимает описание советской модернизации при сталинском режиме, который автор считает тоталитарным. В итоге следует вывод, что хотя российская национальная культура резко отличается от западной, в ее рамках тоже возможна модернизация, но с принципиально другими характеристиками.

Во втором разделе автор уточняет специфику. естественно-научного подхода характерологической креатологии. Как пишет Г.Ю. Канарш, он «исходит из представления об особенностях характеров людей, которые <em>не выводимы из определенной социокультурной специфики</em>, исторического или психоисторического… опыта, но <em>являются природными</em> по своему происхождению (возникшими как защитно-приспособительные образования, механизмы реагирования, в результате тысячелетней эволюции). Наша точка зрения, в отличие от многих культур-центристских исследований, состоит в том, что социокультурная и/или цивилизационная специфика <em>не только определяет, но и сама в значительной мере определяется данными природными характерологическими особенностями людей» </em>(с. 83). Но могут ли характеры людей быть «природными»? Принято считать, что они формируются в процессе социализации. Конечно, природные условия жизни народа будут влиять на его социальную психологию, но такое влияние обязательно опосредовано социально-экономическими институтами.

К сожалению, Г.Ю. Канарш на многие неизбежные вопросы по поводу излагаемой им концепции ответа не дает. Постепенно читатель осознает, что автор склонен слишком многое постулировать без доказательств или считать доказательствами ссылки на других авторов (прежде всего, на М.Е. Бурно). Напрашивается вывод, что книга Г.Ю. Канарша – не столько «большая теория», сколько «большая гипотеза» (похожая, например, на концепцию пассионарности Л.Н. Гумилева). Такой подход тоже имеет право на существование. Ведь «Закат Европы» Шпенглера тоже был во многом именно «большой гипотезой», что не помешало этой историософской книге сыграть большую роль в развитии общественных наук. Но от хорошей «книги гипотез» следует ожидать, по крайней мере, логичности и четкости. Монографии Г.Ю. Канарша этого недостает.

Во втором разделе автор стремится доказать, что слабость демократической традиции в России связана с «дефензивностью» национального характера россиян: «Дефензивность в целом присуща людям неагрессивным, ранимым, тревожным, склонным к сомнениям и творчеству как своего рода природной компенсации дефензивности, <em>не стремящимся к власти</em>» (с. 98). Если подданные российских князей/царей/вождей так скромны и покорны власть имущим, поскольку сами не стремятся к власти, то откуда тогда брались авторитарные правители и соответствующий госаппарат? Автор далек от шаблонных представлений об извечном «русском деспотизме» и справедливо указывает, что наряду с авторитарным вектором на протяжении всей российской истории прослеживается, пусть более слабо, и демократический вектор (достаточно вспомнить вечевые «республики» и земское самоуправление). А как эту двойственность отечественной политической традиции вывести из «реалистической дефензивности» нашего национального характера? Ответа снова нет.

Третий раздел книги, посвященный проблемам модернизации постсоветской России, вновь демонстрирует избирательность использования идей характерологической креатологии. Пока автор критикует институты «современного российского капитализма», он ссылается на совсем другие концепты – на «периферийный капитализм» Б.Ю. Кагарлицкого и Р.С. Дзарасова, на «клановый капитализм» Л.Я. Косалса, на «власть-собственность» Р.М. Нуреева, на «бюролиберализм» А.Ф. Храмцова и т.д. При изложении проблем формирования социального государства автор тоже обходится лишь общими указаниями на связь разных западноевропейских моделей (германской, скандинавской и британской) социального государства с особенностями социально-экономического развития разных регионов Западной Европы. Зато когда автор объясняет, почему буксует российская модернизация, то снова возникает тезис о злосчастной природе русской души.

«Если западный человек в силу особенностей своей души (аутистически-идеалистической, по М.Е. Бурно) склонен к самоорганизации, ответственности и дисциплине (результатом чего и становится демократия), – пишет автор, – то русский, опять-таки в силу своих природных душевных особенностей, мало способен (по своей воле) жить по <em>определенным четким правилам</em>, предпочитая… социально-организованной свободе <em>свободу как волю, анархию</em>» (с. 232). Рассуждения о неготовности россиян к демократии завершаются доброжелательным советом: «нам, русским, надо стараться более тщательно изучать свои национальные (в том числе национально-психологические) особенности с тем, чтобы, осторожно перенимая западный опыт, постепенно создавать <em>основы собственного проекта политического устройства</em> (если и не вполне демократического в классическом, западном понимании, то хотя бы <em>с существенными элементами</em> западноевропейской демократии)» (с. 233). А вполне демократическое устройство русским, выходит, противопоказано, такая уж у них натура. Правда, возможен и другой путь: «вместе с избирательным усвоением западного опыта по возможности пытаться привить себе <em>хотя бы толику той организованности, собранности, внутренней дисциплины</em>, которая <em>от природы</em> свойственна западным (шизотимным, аутистическим, с педантичностью) людям» (там же). Судя по тональности, автор в возможность изменения природы русских людей сильно сомневается.

Последний раздел книги окончательно объясняет читателю, чем же является «характерологическая креатология», использующая столь непривычный понятийный аппарат и приводящая к таким своеобразным выводам. Основоположником этой концепции является известный московский психотерапевт М.Е. Бурно¹. Автор книги, наконец, четко обозначает свою принадлежность к школе: он – активный участник Центра Терапии творческим самовыражением и Характерологической креатологии Профессиональной психотерапевтической лиги. Сформировавшись как обобщение практик врачебной помощи людям, тяжело переживающим свою неполноценность, характерологическая креатология в 2000-е гг. вышла за рамки медицины. По словам автора, характерологическая креатология хотя и не претендует на создание «полноценной» теории общества, но ее место среди научных концептов – рядом с марксистским историческим материализмом, с которым она полемизирует. Ведь «если для естественно-научного материализма первично <em>природное</em>, в том числе, характерологическое (а природное само по себе достаточно устойчиво, хотя и изменчиво, в принципе), то для материализма исторического природа — и природа человека в том числе — есть <em>нечто вторичное по отношению к деятельности самого человека</em>, его практической (внешней) активности» (с. 267). Г.Ю. Канарш полагает, что «марксизм (диалектический материализм) и материализм естественно-научный, как два <em>родственных подхода</em> к изучению человека и общества, а также природы, каждый по-своему должны существовать и развиваться в культуре, опираясь на характеры созвучных им исследователей…» (с. 268).

Дочитав книгу до конца, читатель так и не получит ответ на вопрос, а опирается ли характерологическая креатология не только на «характеры созвучных исследователей», но и на эмпирические факты. Правда, в книге есть ссылки на эмпирические исследования сознания людей при помощи массовых социологических опросов. Во втором разделе автор упоминает «карту ментальных различий» по методике Г. Хофштеде, согласно которой Россию действительно трудно отнести однозначно к Западу или Востоку, но в целом она все же сближается со странами Запада² (с. 116). А в финальном разделе автор дает обзор известной коллективной монографии «Культура имеет значение»³, идеи которой опираются на результаты международного проекта World Values Survey (WVS) Р. Инглхарта. В рамках этого проекта как раз прослеживается динамика количественных показателей, характеризующих культурные ценности людей разных стран/цивилизаций. Г.Ю. Канарш даже признает определенную близость своего направления к этому «культур-центристскому направлению» (с. 246), но затем критикует его за установку на «<em>либеральный прогрессизм</em>, который выражает себя в убежденности в <em>возможности радикальных изменений самих культурных установок</em>, характерных для разных обществ, в том случае, если они “препятствуют прогрессу”. С точки зрения характерологической креатологии, подобная убежденность является скорее <em>верой</em>, присущей определенному варианту <em>теоретического мышления</em>, но которая вряд ли может быть оправдана реальной общественно-политической и экономической практикой» (с. 250–251). Но почему же верой? Ведь почти 30-летний мониторинг культурных установок людей разных наций в рамках WVS как раз объективно выявил медленный глобальный «дрейф» этих установок от ценностей традиционализма и выживания к ценностям рационализма и самовыражения. А на какие мониторинги опирается убежденность сторонников характерологической креатологии, что «природа характеров» имеет глубокую укорененность и потому лучше не характеры людей приспосабливать к требованиям модернизации, а наоборот? Не является ли верой именно эта их убежденность?

Книга Г.Ю. Канарша интересна для социолога тем, что она демонстрирует возможности своего рода «психологического империализма». Как известно, экономисты и социологи давно спорят, какими мотивами – рационально-индивидуалистическими или шаблонно-групповыми – руководствуются люди при принятии решений. Но наряду с этими двумя возможны и другие попытки универсализировать методы какого-либо научного направления. На примере школы М.Е. Бурно можно видеть результаты – увы, судя по книге Г.Ю. Канарша, в целом неудачные – распространения на общественные науки психологических методов. Психологи и психотерапевты работают с конкретными людьми, поэтому методика проверок теорий массовыми опросами для них не является – в отличие от социологов – органической. У психологов есть свой понятийный аппарат, который изначально не предназначен для характеристик больших социальных групп (тем более – народов). В результате получается концепция, которая постулирует зависимость развития нации от доминирования в ней людей с определенными психологическими характеристиками, но не может ни доказать этого доминирования, ни четко прописать каузальные взаимосвязи между типами характеров людей и типами институтов⁴. Правда, она может объяснять взаимосвязь между продуктами творчества и личностью творцов, но для общественных наук зависимость, например, марксистской теории от «авторитарной напряженности» или «синтонности» самого Маркса (с. 257) представляет слабый интерес. Ведь социолог ищет ответ на вопрос не «почему именно Маркс создал такой марксизм?», а скорее «почему такой марксизм оказался настолько популярен?»

Таким образом, новая монография Г.Ю. Канарша демонстрирует научно важный результат. Автор попытался на основе разделяемых им подходов характерологической креатологии дать комплексное изложение проблем модернизации российского общества. Читатель видит, что автор убедителен там, где он <em>не</em> ссылается на зависимость общества от «природных характеров» (а таких представляющих самостоятельную ценность разделов в книге немало), и <em>не</em>убедителен там, где пытается эту зависимость педалировать. Отрицательный результат для науки не менее значим, чем положительный. Для социологов же эта книга является демонстрацией, с одной стороны, высокого запроса на междисциплинарные подходы к анализу общества, а с другой – того, что происходит, когда междисциплинарность осуществляется однобоко, с отрывом от социологических методов.