Возрождение в конце ушедшего столетия традиции философских исследований права, которая отличала российское правоведение на рубеже XIX - XX вв. и затем была предана забвению, сопровождалось лавинообразным потоком публикаций философско-правового характера. Большинство из них были посвящены общеправовой тематике и написаны или теоретиками права, философский кругозор которых ограничивается знаниями, полученными в студенческие и аспирантские годы, или профессиональными философами, имеющими весьма поверхностные знания о праве. И те, и другие считали, что связь между философией и правом ограничивается методологической и эпистемологической функцией первой и не затрагивает существа права. Причиной такого положения дел отчасти является то, что философия сейчас переживает очередной кризис идентичности, и правоведы пользуются, как правило, устаревшими философскими парадигмами, созданными для другой социокультурной реальности. За 20 лет философско-правового Ренессанса ситуация изменилась в лучшую сторону, однако интерес исследователей по-прежнему ограничивается общеправовыми проблемами. Приятным исключением из этого правила стала монография С.А. Бочкарёва «Философия уголовного права: постановка вопроса»¹. Ценность данной работы состоит в том, что её автор, будучи специалистом в области уголовного права, берется за непростую задачу, целью которой является доказательство возможности и необходимости философской рефлексии оснований уголовно-правовой науки и уголовной политики, демонстрирует при этом уровень философской культуры, позволяющий эту задачу решить.

Гегель, следуя обычаю считать символом философии Сову Минервы, писал, что она появляется в сумерках, когда все краски поблекли и предметы выглядят одинаково серыми. Это напоминает работу философии, потребность в которой возникает во времена кризисов, когда действительность реализовала свой энергетический потенциал, когда её формы достигли возможной полноты и встал вопрос о путях дальнейшего развития. Пользуясь современным лексиконом, философию можно уподобить антикризисному менеджеру, которого призывают на помощь, когда внутренние резервы для решения проблем исчерпаны. С.А. Бочкарёв убежден в том, что современное российское уголовное право находится в состоянии системного кризиса, симптомы которого не только очевидны для специалистов, но и видны также всем причастным к нему. А этими «причастными» являются все граждане, поскольку уголовно-правовая реальность совпадает с социокультурной реальностью. Автор видит причину теоретической бесплодности большинства попыток диагностировать проблемы данной отрасли права и предложить соразмерную концептуальную модель для ее преодоления в том, что эту причину ищут не там, где она действительно коренится. Смысл права вообще, и в частности, уголовного права, – не в нем самом, а в той реальности, которая его порождает как один из своих модусов. Автор уверен, что только внешняя по отношению к праву смыслопорождающая инстанция в состоянии эту задачу выполнить. Такой инстанцией является философия: «Философский подход способен вывести ученого за пределы любого знания, помочь установить наличие в этом знании сформировавшихся традиций, при необходимости дистанцироваться от них и рассмотреть сложившиеся практики изнутри» (с. 20).

В представленной работе С.А. Бочкарёв обстоятельно рассматривает возможные точки соприкосновения философии и уголовного права, делая акцент на онтологическую сторону этой связи. Его в первую очередь интересует бытийный статус уголовно-правовой реальности, её метафизические параметры. Этим книга отличается от большинства философско-правовых исследований, в которых, как уже упоминалось выше, участие философии видится только в её методологической функции. Здесь автор намеренно или интуитивно следует тренду, наметившемуся в современной философии: в начале 2000-х годов она совершила радикальный поворот, названный «метафизическим»². Его лозунгом стало обращение (и возвращение) к реальности. М. де Ланда, К. Меияссу, Г. Харман и А. Тоскано, инициаторы этого поворота, считают, что на протяжении последних 200 лет философия рассматривала реальность как нечто вторичное, как коррелят познающего картезианского субъекта. Это соответствует кантовскому критицизму, которой отказал разуму в познании мира, каким он есть сам по себе независимо от этого разума, ограничив реальный мир его умопостигаемым фрагментом. Иными словами, мир рассматривался как то, что мы о нем можем знать, и ничего более. Реалистический подход, напротив, предполагает автономию объектов по отношению к теориям, которые о них создаются и, вполне вероятно, могут оказаться ошибочными. С.А. Бочкарёв также связывает успех философской рефлексии уголовного права с метафизическим потенциалом философии: «С помощью метафизики сделана попытка определить пределы уголовно-правового взгляда и той реальности, с которой он себя связывает; оценить заново критерии, традиционно используемые субъектами уголовного права для оценки преступности и наказуемости деяний; выявить степень их условности и приблизительности, а в целом - способность выполнять поставленные перед уголовным правом задачи» (с. 22).

Приступая к анализу работы, мы надеемся на то, что её разбор позволит оценить состояние философско-правовых исследований права и определить возможные пути их дальнейшей разработки.

Монография состоит из введения и четырех глав, три из которых посвящены оценке положения дел в сфере уголовно-правового знания и анализу упущенных возможностей из-за недостаточного внимания к историческому и социокультурному контексту уголовно-правового бытия, а четвертая содержит авторское видение содержания и целей философской рефлексии уголовного права.

Не будем подробно рассматривать и оценивать содержание первой главы, где представлена авторская реконструкция истории философской концептуализации уголовного права. Отметим лишь общефилософскую эрудицию автора и его научную добросовестность, позволившую буквально «просеять» классические тексты и выявить в них уголовно-правовую проблематику. Особенно хорошо это видно в его анализе средневековой мысли, прозрениями которой, на наш взгляд, незаслуженно пренебрегают и философы, и представители других отраслей социально-гуманитарного знания.

Авторскому диагнозу современного состояния уголовно-правовой науки, которое он квалифицирует как кризисное, а также его причинам посвящена вторая глава монографии. Мы согласны с утверждением, что современное обществоведение в целом и правовая наука как его часть, находятся в состоянии затянувшейся стагнации из-за того, что они опираются на устаревшие мировоззренческие ценности и несоразмерный изменившейся действительности методологический инструментарий: «Самый главный недостаток (отечественного права. – <em>С.Ч.</em>) состоит в статичных мировоззренческих установках действующего права, которые основаны на классических теориях равновесия и готовы только к простому повторению производства тождественного» (с. 117). Главной онтологической характеристикой реальности, частью которой являемся мы сами, считаются её радикальная разнородность и отсутствие очевидных интегрирующих начал и механизмов. Это отражается в росте эмерджентности во всех сферах жизни (с. 114), как замечает автор, т.е. в появлении феноменов - непрогнозируемых, неожиданных, внезапных с точки зрения исследователей, привыкших мыслить в категориях линейной каузальности. Известный американский публицист, экономист и трейдер Н.Н. Талеб, оценивающий современность сходным образом, не случайно назвал её эпохой «черных лебедей»³.

Лакмусовой бумагой, сигнализирующей о кризисе уголовного права, является, по мнению автора, его бессистемность, которая порождена засильем в среде его теоретиков «дружной школы логико-догматического апологетического направления» (с. 125). Главной чертой, отличающей философско-правовой дискурс от любого другого, является то, что право в нем изначально рассматривается не как нормативная система, но как атрибут человеческого бытия. В самом общем смысле право – это притязания человека на что-то на основании того, что он – человек. Иными словами, права имплантированы в человеческую сущность, и ошибочно рассматривать их как нечто внешнее по отношению к ней, как то, что даруется какой-либо внешней инстанцией, неважно - Бог это или государство. К сожалению, именно такую ошибку совершают многие авторы уголовно-правовых построений, пытающиеся говорить о преступлении и наказании, игнорируя проблему автономии человеческой воли, не рассматривая эти две категории как частные проявления фундаментальных философских понятий вины и ответственности. Одно из достоинств рецензируемой работы в том, что её автор этой ошибки избежал. Он считает уголовное право, являющееся разновидностью позитивного права, инстанцией, призванной защищать те самые атрибутивные права человека, которые неразрывны с его сущностью (с. 174 - 176). Открытым, тем не менее, остается вопрос о том, какие это права. На что мы, люди, имеем право? С.А. Бочкарёв отождествляет эти права с благами и в качестве одного из них называет целостность человека, общества и государства (с. 163). Автор уделяет большое внимание анализу «целостности» как общенаучной категории и как категории права, аргументируя этот интерес тем, что право по своей сути консервативно и выполняет охранительно-стабилизирующую функцию.

Оригинальны в этом отношении его рассуждения о связи права с революционными идеями и практиками, а также оценка изменившегося статуса идеи целостности в современном мире (с. 163 - 167). Всякие ли целостности являются ценностями, т.е. заслуживают ли внимания и опеки? Ведь вряд ли к ним можно отнести тотальные целостности, существующие за счет индивидов, которые приносятся в жертву ради их сохранения. Пожалуй, единственной заслугой постмодернистской философии, модной на рубеже тысячелетий, были уничтожающая критика такого рода систем и утверждение идеологии радикального онтологического плюрализма. Автор также далек от мысли, что целостность имеет смысл сама по себе: «В конечном счете, к какой целостности должны стремиться с помощью права человек и общество в целях самосохранения и развития?» (с. 169). Теоретической реакцией на постмодернистский плюрализм стала новая философия общества, в которой предлагаются формы и способы кооперации, исключающие насильственную интеграцию. Это - сетевые общества, ассамбляжи, множества, сборки, характеризующиеся подвижностью, полисубъектностью, децентрализацией. Но при этом указанные общности не перестают быть целостностями, не утрачивают своего системного характера. Просто механизмы обеспечения единства иные, чем в тотальностях. Здесь мы солидарны с выводом автора: «Наваждение плюрализма с множеством независимых и несводимых друг к другу начал или видов бытия – явление временное и переживаемое. Сегодня его нужно воспринимать лишь в качестве предвестника появления более сложного по своей организации целого и цельного» (с. 177).

Одну из задач работы С.А. Бочкарёв видит в том, чтобы использовать ресурсы метафизики для диагноза состояния уголовного права. Приступая к её решению, он обращается к категории «состояния», которая редко удостаивается внимания даже со стороны профессиональных философов. Между тем она как нельзя лучше подходит для установления границ, внутри которых объект обладает качественной определенностью и устойчивостью. И её же можно использовать для мониторинга состояния права, определив в качества критерия устойчивости параметры, сохранение которых обеспечивает его идентичность. Автор ссылается на то, что в естествознании понятие «состояния» является ключевым при описании фазовых переходов. От себя прибавим, что на него обратили внимание и те из современных философов, кто использует для объяснения онтологического статуса объектов концепт эмерджентности.

Для того чтобы понятие «состояние права» работало в теории уголовного права, необходимы индикаторы, позволяющие оценивать это состояние как достаточное для сохранения правом своего статуса. Их поиск или создание – непростая задача, и она не может быть решена без участия философии, поскольку, как признает автор, затрагивает онтологическое, экзистенциальное, аксиологическое и эпистемологическое измерения уголовно-правового бытия (с. 189).

Безуспешность попыток философской рефлексии уголовного права С.А. Бочкарёв объясняет тем, что у его представителей существует стойкое предубеждение относительно возможностей философии. Впрочем, он не снимает вины и с самих философов, которые редко находят между собой согласие по базовым проблемам (с. 195). В разд. 3.1. «Предрассудки в восприятии философии» автор излагает свое видение сотрудничества этих двух дискурсивных практик, указывает общее в «операционных возможностях и качествах философской и уголовно-правовой мысли» (с. 200). Так, философия рассматривает конкретный, единичный феномен как объективацию общего, его частный случай. Подобным же способом действует и уголовно-правовое мышление: нормы Особенной части УК РФ не должны противоречить положениям Общей части Кодекса, а если и этого оказывается недостаточно для принятия решения, правоприменитель обращается к Конституции РФ как к более общей инстанции. Заметим, что проблема статуса единичного, его онтологическое и эпистемологическое измерения и отношения к общему не так проста, как может показаться в этом примере.

Хотя философия и уголовное право оперируют одними и теми же понятиями, они не обязательно согласны по вопросам, касающимся их содержания и методологической ценности. Автор объясняет это расхождение различием целей уголовного права и философии: идеалом первого является стабильность, консервация существующего положения дел, тогда как философия рассматривает амбивалентность как нормальное состояние бытия (с. 204, 205). Соглашаясь в целом с этим суждением, хотим уточнить: философия считает идеальным состоянием бытия на онтологическом уровне не столько его противоречивость, сколько разнообразие и многообразие и стремится к поиску таких интегрирующих факторов, которые обеспечили бы их сохранность, не подрывая, конечно, единства и целостности. В этом смысле различие выступает как ценность и цель бытия. Полагаем, что и уголовное право может включить его в состав своих приоритетов.

Тот факт, что проблемы уголовного права усматриваются теоретиками и правоприменителями в факторах феноменального уровня, объясняется, по убеждению автора, в господстве эмпирико-позитивистской установки: она, среди прочего, исключает истину из числа целей познания, заменяя её соглашением между членами ученого сообщества по ключевым вопросам. Закономерным следствием этого является множество упрощений, послаблений и компромиссов, наиболее опасными из которых С.А. Бочкарёв считает политизацию уголовно-правовой науки, снижение ценностной нагрузки с правоприменения и замену справедливости как цели и ценности права - законностью. В качестве подтверждения своей оценки он ссылается на участившееся применение «особого порядка» в судебных разбирательствах (с. 221).

Не только у обывателей уголовное право ассоциируется с преступлением и наказанием; специалисты также полагают эти понятия ключевыми в теории и философии уголовного права. Тем более парадоксальным выглядит утверждение автора о том, что уровень познанности отражаемых этими понятиями феноменов остается неудовлетворительным (с. 255). И это прямо сказывается на состоянии теории и практики уголовного права, поскольку преступление и наказание по умолчанию считаются в них смыслообразующими понятиями. Автор справедливо замечает, что если для уголовно-правовой теории «зацикленность» на них вполне объяснима, то философия уголовного права не может и не должна считать преступление и наказание первоначалами уголовного права (с. 261, 262). Эти первоначала находятся вне уголовно-правовой сферы, - в истории, культуре, религии, философии, которые формируют представления о праве вообще и о праве на преступление и наказание, в частности. Представляются весьма уместными ссылки автора в подтверждение этой мысли на работы Э. Дюркгейма, А. Франка и С.И. Гессена. В поисках истоков преступления и наказания метафизика уголовного права отсылает нас на экзистенциальный уровень человеческого бытия, сущность которого образует свобода выбора. Первоначальная неопределенность этого выбора, незнание его последствий, т.е. неосведомленность о том, что есть добро, а что – зло, образуют онтологическую канву, без которой невозможно определение преступления и наказания. Согласие автора с такой оценкой подтверждают его слова: «сферу уголовного права образует экзистенциальная область крайностей человеческого бытия» (с. 271).

В поисках истины каждый камень должен быть перевернут. Следуя этой мудрости, С.А. Бочкарёв в четвертой главе монографии предпринимает попытку максимально эксплицировать потенциал философского измерения уголовного права. Основную надежду он возлагает, как уже отмечалось выше, на метафизический подход, однако признает, что теоретики уголовного права и практикующие юристы предпочитают «извлекать образы права из повседневного быта» (с. 289). Укоренившаяся в правовой науке еще в конце XIX столетия эмпирико-позитивистская модель и спустя столетия определяет содержание исследований. Это проявляется прежде всего в том, что ведущую роль законодатели отводят уголовной политике, которая, по их убеждению, в концентрированном виде содержит основные черты и тенденции уголовного права. Задача же теории ограничена их обобщением и систематизацией. В философии такая практика подвергнута критике Д. Юмом, который обосновал невозможность перехода от суждений о существующем к суждениям о должном. Этот принцип получил название «гильотина Юма». Результатом такого подхода стало то, что «наука уголовного права не получает доступа ни к фундаментальным основаниям этого права, ни к сфере метафизики, где другие отрасли знания в период глубочайших кризисов заново находят себя» (с. 294).

Считаем ценным замечание автора о бесперспективности попыток получить знание об уголовном праве посредством сбора и описания свидетельств о феноменальном уровне уголовно-правового бытия, выявления всех его детерминант - от антропологических до культурных. Без установления синтезирующего начала, этот эмпирический материал останется просто грудой фактоподобных данных. А отыскать это начало возможно только средствами метафизики (с. 311).

Одним из метафизических ресурсов, авторитетным в философии ХХ столетия, является герменевтика, поэтому понятно желание автора задействовать её потенциал для познания сущности уголовного права. Обзор истории герменевтического метода и его современного состояния сделан очень обстоятельно, может быть, даже избыточно, однако оправданием может служить то, что аудитория, на которую рассчитана монография, включает людей, не слишком осведомленных в этой области философского знания. Автор видит точки соприкосновения герменевтики и науки уголовного права, иллюстрирует их примерами, один из которых связан с межотраслевым институтом «обстоятельств, подлежащих доказыванию» (ст. 73 УПК РФ), и отражает важность контекста в понимании и интерпретации культурных феноменов (с. 337).

Обращение к герменевтике позволяет увидеть проблемные места отечественного уголовного права, в частности отсутствие механизма, который обеспечивает его взаимосвязь с историей и социокультурной средой, которая его породила и подпитывает на всем протяжении существования. Функцию такого механизма, по мнению автора, выполняет институт присяжных заседателей (с. 347 - 349). Интересным и заслуживающим внимания представляется его мысль о том, что в качестве инструмента, поддерживающего диалогичный формат уголовно-правового измерения, может служить «модернизированный вариант института общественной опасности» (с. 350).

Как оригинальный и смелый шаг рассматриваем привлечение автором синергетики в качестве метафизического инструментария теории уголовного права. В среде ученых и философов до сих пор нет единства в оценке статуса этого направления, его возможностей и результативности. Уже то обстоятельство, что одним из ключевых концептов синергетики является хаос, должно отпугнуть представителя уголовно-правовой науки, признающей стабильность и порядок главными ценностями. Тем не менее С.А. Бочкарёв убежден, что современное российское уголовное право довольно долго пребывает в состоянии, близком к хаотическому, но опыт его функционирования в этих экстремальных условиях не стал предметом осмысления, в том числе из-за неспособности теоретиков использовать потенциал синергетики. Кроме того, синергетическая парадигма дает повод задуматься над тем, насколько безусловной ценностью для уголовного права является порядок. Поскольку порядок ассоциируется с нормой, а беспорядок – с отступлением от неё, автор приводит примеры, когда норма выступает дестабилизирующим фактором, в частности, когда политический и экономический уклады общества радикально меняются, а нормы права остаются прежними и, по сути, тормозят развитие (с. 367).

Еще одну точку приложения синергетики к уголовному праву автор видит в анализе иррегулярного поведения, которое в настоящее время стало самостоятельной криминальной силой, а уголовно-правовая наука и практика не приспособились к его профилактике и искоренению. Причиной этого, по его мнению, является то, что российское уголовное право не имеет встроенного в его структуру механизма динамического равновесия устанавливаемого им порядка. Отсюда вывод: «Уголовное право в равной мере предрасположено как к сохранению, так и к разрушению защищаемых благ, то есть к превращениям из положительного смысла в отрицательное значение при сохранении своей целостности» (с. 372). Представляется весьма перспективной дальнейшая теоретическая разработка этой идеи.

Непредсказуемость криминального поведения, появление и умножение «эксклюзивных» преступлений стали возможными в том числе и благодаря развитию Интернета, возникновению принципиально новой коммуникационной среды. Исследователь посвящает проблеме виртуализации уголовно-правового пространства завершающий раздел работы. С его точки зрения, уголовное право должно признать факт существования реальности, отличной от привычного для него физического мира, и найти адекватные ей формы и способы реагирования на преступное поведение, которое хотя и совершается в виртуальной среде, но имеет последствия, выходящие за его пределы. Это - непростая задача, поскольку в философии бытийный статус виртуальной реальности далек от определения, и публикации по этой теме, начиная с работ Делёза, отличаются туманностью и запутанностью. Тем не менее мы положительно оцениваем сделанные автором обобщения относительно перспектив использования знаний о виртуальной реальности в уголовно-правовой науке. В этой связи рекомендуем ему обратить внимание на акторно-сетевую теорию, которую её авторы, М. Каллон и Б. Латур, предлагают в качестве концептуальной основы для изучения социокультурных феноменов.

В заключение С.А. Бочкарёв подтверждает свою оценку состояния уголовного права как кризисного и видит главную причину в непонимании его теоретиками того, что «уголовное право - это прежде всего его субъекты, человек, общество и государство, а также те ценности и антиценности, которые их одновременно и объединяют, и разъединяют» (с. 390). Ситуацию можно исправить через философскую рефлексию этих смыслообразующих начал.

Полагаем, что работа С.А. Бочкарёва является заметным событием в российском уголовном правоведении. Автор привлек внимание к незаслуженно игнорируемому философскому направлению в исследованиях уголовного права, продемонстрировал его потенциал и обозначил перспективные направления дальнейших изысканий.