Академическая наука, в отличие от поисковой, а тем более прикладной, призвана вести исследования глубинных фундаментальных проблем бытия, закономерностей развития природы, общества, человека и человеческого мышления. Соответственно, ее основой служит научная методология, необходимая для решения именно фундаментальных проблем, а ее особенностями, в том числе и прежде всего – в ходе решения каждой отдельной фундаментальной проблемы - по мнению автора, является то, что сфера исследований здесь должна охватывать, с одной стороны, пространственное поле – международное и зарубежное, а с другой – поле темпоральное: прошлое, настоящее и будущее (именно так: из прошлого через настоящее в будущее). На будущем, как известно, «специализируется» наука футурология, не всеми, кстати, воспринимаемая как наука. Но в любом случае прямое экстраполирование сегодняшней проблемной фактуры на будущее, тем паче более-менее отдаленное, – не самый действенный способ сегодняшнего обнаружения тех или иных проблем будущего, тем более их решения. Он в целом пригоден в сферах технологий, экологии и ряда иных, но и то… Если элементарно взять за основу современные тенденции в узкой сфере и спроецировать их на будущее, даже не преувеличивая их масштаб и руководствуясь одной арифметикой, то получим футурологический прогноз: в Лондоне, если бы не изобрели автомобиль, слой конского навоза ежедневно достигал бы двухметровой высоты.

В социальной же сфере, в общественных науках ситуация ещё более сложна. Здесь общество будущего видится как пространство риска и нелинейного конструирования ожиданий, пространств политической борьбы и конструирования властных отношений с их влиянием на сценарии более отдаленного будущего.

На всё на это накладываются возможные образования так называемого «эффекта черного лебедя» – появление абсолютно непредсказуемого фактора, который до этого невозможно было в принципе предвидеть, но который способен довольно сильно развернуть вектор развития всего человечества. И наоборот: отчетливо видимый вектор развития тех или иных весьма значимых для всего человечества технологий почему-то вдруг сворачивается, например сверхзвуковые пассажирские самолеты «Ту-144» и «Конкорд», появление в небе которых в 1970-х годах было повсеместно расценено как магистральный путь развития гражданской авиации, внезапно «приземлились», а основным самолетом, сегодня используемым в гражданской авиации, служит «Боинг-747», впервые поднявшийся в небо в 1969 г.

Научными исследованиями именно в этом неизвестном направлении и призвана заниматься академическая наука, используя как общенаучные, так и частнонаучные методы познания, открывая в ходе них все новые и новые горизонты, притом горизонты не только завтрашнего дня, но и послезавтрашнего, хотя выявить загоризонтную проблематику, тенденции развития тех или иных явлений отдаленного, тем более далекого, будущего, сформулировать цели таких исследований, как и препятствия, могущие встать на пути движения к этим целям, и способы их устранения или минимизации их последствий, явно не просто. Но ведь от результатов таких загоризонтных научных исследований вполне может зависеть как будущее отдельных общественно-экономических формаций, государств и их объединений, так и будущее всей человеческой цивилизации. Сказанное в полной мере относится и к общественным наукам, и к науке уголовного процесса, и в частности к такому ее важному институту, как доказательства в уголовном процессе.

А важность, высокая значимость данного института определяется тем, что судопроизводство по любому уголовному делу должно (что не подлежит никакому сомнению) завершаться вынесением максимально справедливого приговора (иного судебного акта). Сама же справедливость здесь в определяющей мере зависит от совокупного уровня и степени доказанности обвинения в данном деле. А эта доказательственность, в свою очередь, в значительной степени зависит от эффективности научных исследований, лежащих в основе полученных и оформленных доказательств по конкретному делу.

Таким образом можно сказать, что фундаментальная наука в сфере теоретических основ института доказательств в уголовном процессе – это комплекс решения настоящих и будущих проблем, целью которых является получение новых теоретических знаний, обеспечивающих разработку новых высококачественных технологий в добывании и фиксировании доказательств, необходимых для вынесения судами максимально справедливых судебных актов.

Каковыми были в прошлом, какими являются в настоящее время и какими станут в будущем доказательства в уголовном процессе? И каковы научные начала у этого института в динамике?

В прошлом, в древности, да и в средневековье при проведении обычного в процедурах того времени следствия для установления виновного в совершении преступления и доказывания его вины широко, как и сегодня, использовались свидетельские показания (на Руси таких свидетелей именовали «видок», «послух» и проч.), результаты обысков и т.д. Но, вместе с тем, широко использовались и так называемые «ордалии» («суд Божий», лат. – Dei judicium) – термин, как указывается в энциклопедической литературе, «используемый для обозначения архаичных приемов судебной практики, еще не отграниченной от религиозного ритуала. О. применялись при отсутствии неоспоримых доказательств, при сомнениях в правдивости свидетельских показаний и т.п. В этих случаях судьи отдавали истца и/или ответчика на “суд Божий” и подвергали различным (в т.ч. тяжким и жестоким) испытаниям, по результатам которых делали вывод об их виновности или невиновности и выносили приговор. Считалось, что всеведущий Бог (или боги) сам покарает виновного и обезопасит от телесных повреждений праведного»¹.

Какой-либо доказательственной силой результаты этих ордалий, если быть объективным, не обладали, равно как и отсутствовала какая-либо научная составляющая в методике этих испытаний. А если учесть, что и сами преступления, в совершении которых обвинялось немалое число граждан в те времена (в частности, в суде католической инквизиции), были – с позиции сегодняшнего дня – весьма странными (например, симпатичную девушку обвиняли в том, что она ведьма, иначе почему она красивая, либо мужчину обвиняли в том, что он «чтит дьявола»), то сами ордалии как доказательства для подтверждения обвинения в совершении таких преступлений выглядят сегодня вдвойне бессмысленными. Впрочем, «каковы времена, таковы и нравы». Но весьма значимым является тот факт, что ордалии были широко распространены в различных государствах, да и «спектр» их применения был весьма разнообразен: в число ордалий входил и поединок между потерпевшим и подозреваемым либо между их представителями. О каком научном подходе к результату такого поединка как доказательству по делу можно говорить?

Становясь более цивилизованным, человечество (не повсеместно) к концу XVIII – началу XIX в. постепенно отказалось от такого метода доказывания в уголовном процессе. В XIX в. появились помимо традиционных, бытовых видов доказательств и такие, в основе которых лежали отдельные, основанные на достижениях точных наук того времени элементы доказательств. В образной форме они показаны в художественной литературе XIX в., где их использовали сыщики – герои произведений: Шерлок Холмс в Великобритании, Нат Пинкертон в США, Нил Кручинин в Российской Империи и т.д. А позже уже появился и метод судебных экспертиз, проводимых как государственными, так и частными экспертными учреждениями.

В настоящее время институт доказательств в уголовном процессе получил законодательное закрепление во всем мире. В Российской Федерации он закреплен в ст. 74 УПК РФ, где в ч. 1 под ними понимаются любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь, дознаватель в порядке, определенном УПК РФ, устанавливает наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве по уголовному делу, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела. А в ч. 2 этой же статьи перечислены допустимые доказательства. При этом очевидно, что такие доказательства, как заключения экспертов и показания специалистов, заведомо основаны на соответствующих научных достижениях.

Классификация доказательств по уголовному делу действующим уголовно-процессуальным законодательством Российской Федерации не предусмотрена. В принципе она возможна по разным основаниям: по основанию отношения к доказываемому обстоятельству, по источнику формирования (равно по характеру связи между устанавливаемым обстоятельством и источником сведений), по отношению к предмету обвинения, по источнику получения и т.д. Соответственно, эти доказательства можно подразделить на прямые и косвенные, непосредственные и производные, обвинительные и оправдательные, личные, письменные и вещественные и проч.

Современное научно-правовое обеспечение института доказательств в уголовном процессе в нашей стране в целом солидное: публикуются монографии², защищаются диссертации³…

Тем не менее сама организация судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации далека от совершенства. Одна история с судебно-медицинской экспертизой сбитого автомашиной шестилетнего ребенка, у которого в крови эксперт (даже заведующий отделением судебно-медицинской экспертизы г. Балашихи Московской области) обнаружил 2.7 промилле алкоголя (а от такого количества алкоголя взрослый человек впадет в кому), служит тому подтверждением. Такое экспертное заключение возбудило общество, особенно когда этот эксперт перед телекамерой рьяно доказывал свой высокий научно-экспертный профессионализм, исключающий возможность экспертной ошибки, и требовал привлечения родителей погибшего ребенка к уголовной ответственности за «спаивание сына». Почти два года потребовалось на опровержение этого экспертного заключения, огромных усилий следствия и суда, которые в итоге привели к осуждению этого эксперта.

Но возникает вопрос: в своем заключении по данному делу этот эксперт явно переусердствовал, однако если бы он "обнаружил" в крови ребенка совсем немного алкоголя, но достаточного для утверждения в его виновности в автонаезде? Общество ведь в этом случае не возбудилось бы (случаи реального спаивания детей родителями, к сожалению, что общеизвестно, встречаются), расследования в отношении неверности этого экспертного заключения скорее всего не проводилось бы, и несправедливость в данном случае восторжествовала бы… Подобные случаи подрывают доверие в обществе к судебно-экспертной деятельности и в целом к институту доказательств в уголовном процессе.

А сложившаяся в последние годы статистическая ситуация, когда уголовные дела расследуются и подсудимые осуждаются в подавляющем большинстве случаев по упрощенной процедуре, в особом порядке, при признании ими вины и согласии на это (в 2018 г. в России было всего осуждено более 680 тыс. чел., из них 480 тыс. – в особом порядке, включая обвиняемых в совершении тяжких преступлений), доверия в обществе к справедливому правосудию не прибавляет.

И наоборот – доверие общества к объективности в предварительном следствии и справедливости в уголовном правосудии сильно прибавило бы, если бы каждое, даже самое мелкое, преступление расследовалось, что называется, «по полной программе», с использованием всего соответствующего делу арсенала средств судебных экспертиз. Доказательственная сила каждому предъявляемому обвинению была бы намного убедительнее – ведь вера в науку в обществе не иссякла. А любая экспертиза основана на результатах исследований соответствующей отрасли науки: медицины, физики, химии, биологии…

Сегодня же, как известно, государственные экспертные учреждения не справляются с объемом работы (ведь эти исследования проводятся не юристами, а химиками, физиками, биологами, генетиками, баллистиками и пр., а в последнее время – и специалистами Интернет-технологий…). Стандартная почерковедческая экспертиза по уголовному делу там может длиться до восьми месяцев, при этом в среднем по одному уголовному делу назначают более трех различных судебных экспертиз, подследственный же все это время нередко пребывает в СИЗО.

Поэтому, в частности, широкое распространение получили частные судебные эксперты, организовавшиеся в структуры коммерческого профиля. Министерство юстиции РФ отмечает, что по итогам 2018 г. более 70% полученных результатов повторных экспертиз не совпали с заключениями частных экспертов⁴. С очевидностью напрашивается необходимость введения для экспертов и специалистов уголовного наказания за заведомо ложное заключение или показание.

Правоприменительная практика побудила расширить – неофициально – классификацию видов доказательств в уголовном процессе. В адвокатской среде сегодня бытует термин «недопустимые доказательства», конкретные примеры которых – в ходе дознания и предварительного следствия (отсутствие понятых или несоответствие понятых требованиям закона, когда их участие является обязательным; производство следственного действия ненадлежащим субъектом; нарушение правил составления протоколов следственного действия, как и нарушение специальных правил, установленных УПК РФ для производства конкретного следственного действия, и т.д.)⁵.

На этом фоне стремление Следственного комитета РФ обзавестись собственными экспертными учреждениями представляется вполне закономерным – ведь МВД РФ имеет в своем составе различные экспертные учреждения, прежде всего Экспертно-криминалистический центр; в составе ФСБ России находятся Институт криминалистики Центра специальной техники, Управление информационных технологий Центра информационной безопасности, Пограничный научно-исследовательский центр, а также экспертные подразделения территориальных органов безопасности и т.д.⁶

Можно полагать, что все проводимые в настоящее время экспертизы в том или ином сегменте узкой специализации базируются на научной основе. А расхождение между результатами первичной и повторной экспертиз (и, как следствие, различные доказательства по одному вопросу уголовного дела) – не всегда результат низкой квалификации эксперта, желание "подыграть" той или иной стороне процесса либо корыстная или иная заинтересованность эксперта. Часто эта разница обусловлена субъективными началами конкретного эксперта: если судебно-бухгалтерская экспертиза, основанная на цифровых показателях, дает экспертам мало возможностей для субъективного усмотрения и приводит обычно к одинаковым выводам у разных экспертов (правда, если только они – действительно специалисты в области бухгалтерской деятельности), то результаты литературоведческой экспертизы одного и того же текста у разных экспертов (даже если они – действительно специалисты в литературоведении) редко совпадут – слишком здесь индивидуально восприятие одного материала у разных людей. Многое здесь зависит от менталитета эксперта, который зачастую в своей основе имеет определенные идеологические установки.

В свое время в обществе большие надежды возлагались на такие способы получения достоверных доказательств в уголовном процессе, как использование полиграфа («детектора лжи» – принцип его действия основан на анализе работы вегетативной системы испытываемого – изменений частоты дыхания, сердцебиения, выделения пота и пр. при ответе на специально сконструированные вопросы: эти изменения напрямую зависят от правдивости или лживости ответов испытуемого на вопросы) и так называемой «сыворотки правды» (определенные психоактивные вещества, обеспечивающие расторможение конкретных сдерживающих центров мозга). Но по различным причинам сила таких способов доказывания в уголовном процессе сегодня невелика.

Однако все сказанное выше о доказательствах и доказывании в уголовном процессе – не самое главное. Главное же здесь и одновременно – главный недостаток рассматриваемого института заключается в том, что все эти доказательства – относительные. В научную классификацию доказательств в уголовном процессе следует, по нашему мнению, внести базовую дифференциацию, разделяющую эти доказательства на относительные и абсолютные.

И эта дифференциация доказательств именно в уголовном процессе представляется исключительно важной, особенно по уголовным делам, где ст. 59 УК РФ за совершение тяжкого преступления (по пяти составам) предусмотрена высшая мера ответственности – смертная казнь (хотя в отношении этой меры ответственности действует мораторий).

Общеизвестно, что в нашем обществе за смертную казнь, если бы был проведен референдум, проголосовали бы 70% дееспособного населения, но при наличии двух условий: 1) преступление должно быть тягчайшим, например изнасилование и убийство ребенка педофилом (не говоря уже о случаях серийных убийств этого типа); 2) доказана вина в этом конкретного преступника. Вот в плане доказательств здесь и закавыка – старшее поколение граждан нашей страны хорошо помнит ситуацию с серийным убийцей Чикатило.

Этот персонаж в 80-е годы прошлого века совершил в Ростовской области серию убийств, причем в течение длительного времени, умеючи скрываясь от обнаружения оперативно-следственными органами. За этот срок были последовательно «найдены» несколько граждан, которых обвинили в данных преступлениях, вина которых (каждого по отдельности) была доказана. А в отношении двух из них сейчас можно проследить цепочку событий: обнаружили – доказали – осудили – расстреляли. При этом после каждого «обнаружения» преступника и его нейтрализации серия однотипных преступлений там продолжалась. Наверняка самоощущение судей, осудивших людей за совершение преступлений, которые, как потом было установлено, совершал Чикатило, было не радостным…

И вообще самоощущение судей, вынужденных брать на себя бремя вынесения приговоров при наличии относительных доказательств вины осужденных по рассмотренным ими делам – тема отдельных научных исследований, это – глубокая научно-практическая проблема. У судей, которые ведут уголовный процесс с участием присяжных заседателей (а для судей это обычно серьезнейшая стрессовая и физическая нагрузка, да и сами эти процессы при наличии нескольких подсудимых и обвинений по нескольким эпизодам длятся долго), есть один положительный, даже вдохновляющий судью момент: вынесение вердикта – «доказано/не доказано» ̶ возлагается не на судью, а на присяжных заседателей.

И не случайно в США, где в ряде штатов в шкале наказаний за тяжкие преступления присутствует смертная казнь, такие приговоры приводятся в исполнение далеко не сразу после их вынесения и "засиливания" всеми возможными вышестоящими судебными инстанциями. Да и выносятся смертные приговоры там не столь уж часто; во всяком случае в 2018 г. в США были казнены 25 человек. Наверняка и само вынесение малого числа смертных приговоров в США (и других государствах, где они узаконены), и длительная отсрочка приведения их в исполнение обусловлены неуверенностью в том, что именно этот подсудимый совершил инкриминируемое ему преступление, т.е. нет абсолютной в этом уверенности, ибо доказательства здесь – относительные.

А есть ли (либо могут ли) доказательства в уголовном процессе быть абсолютными? Достиг ли научно-технический прогресс в своем поступательном движении того уровня, чтобы методика получения доказательств в том или ином сегменте гарантировала бы: это конкретное доказательство является абсолютным, неопровержимым даже при проведении повторных и последующих судебных экспертиз?

Есть! И появление такой методики получения абсолютных доказательств наверняка можно назвать первой революцией (ни больше ни меньше!) в уголовном процессе. Речь идет о дактилоскопии – методике идентификации человека по отпечаткам (капиллярным узорам) пальцев. Научная основа этой методики определяется тем, что отпечатки у каждого отдельного человека неповторимы в течение всей его жизни. Сама данная методика появилась более 100 лет назад⁷. Ее инструментарий был еще несколько десятилетий назад сложным и продолжительным. Постепенно он совершенствовался, и сегодня сличение отпечатков пальцев, обнаруженных и зафиксированных на месте (орудии и пр.) преступления, с отпечатками пальцев подозреваемого в совершении данного преступления осуществляется с помощью электроники чуть ли не мгновенно. Кстати, есть здесь и побочный положительный эффект – идентификация личности человека по отпечаткам его пальцев широко используется при прохождении паспортного контроля, для опознания жертв природных и техногенных катастроф и т.д.

Вместе с тем спектр возможностей использования дактилоскопии в криминалистике и более широко в уголовном процессе весьма узок. Эта методика лишь доказывает (правда – абсолютно), что конкретный человек своими пальцами соприкасался с определенным предметом. При этом предмет должен обладать способностью сохранять (и не навечно!) потожировые следы пальцев человека, а для этого не всякий предмет подходит. Но главное ограничение – оно больше, чем названный факт соприкосновения, ничего не доказывает. Строго говоря, даже если отпечатки пальцев конкретного подозреваемого зафиксированы на рукоятке ножа, которым был убит потерпевший, это – не абсолютное доказательство, что именно подозреваемый данным ножом совершил убийство. Вариантов, исключающих такое, может быть немало. Однако то, что подозреваемый прикасался к этому ножу, доказано абсолютно. А то обстоятельство, что в последнее время научились подделывать отпечатки пальцев человека, абсолютную доказательственность методики дактилоскопирования не понижает.

Вторая же революция в рассматриваемом здесь векторе образовалась значительно позже, и она однопланова с первой. Речь идет об исследованиях ДНК, составлении генома человека, его генетического профиля, а это – еще более точная и полная идентификация человека по сравнению с методикой дактилоскопирования. Иногда ее так и именуют: «генетическая дактилоскопия». Открыта же методика геномной идентификации личности была в 1984 г., когда было установлено: цепочки ДНК разных людей имеют уникальные последовательности нуклеотидов. Последовательность ДНК конкретного человека составляет его уникальный ДНК-профиль, или «генетический паспорт». Современные технологии ДНК-анализа обеспечивают идентификацию донора ДНК по малейшим следам его органики: крови, слюны, мочи, спермы, чешуйке кожи, волоса и проч. Все эти следы органики уникальны для каждого человека, и при этом в течение его жизни не изменяются. Вообще на сегодняшний день от всех иных методов идентификации человека ДНК-идентификация, равно как и дактилоскопия, обладает абсолютной доказательственной силой.

Речь здесь не идет об установлении на основе анализов ДНК степени родства и/или установлении отцовства, что само по себе важно, а об экспертизе на этой основе следов преступления как доказательств по уголовным делам. Ведь даже если преступник стер свои отпечатки пальцев на ноже (ином орудии преступления), на нем все равно могут остаться – с высокой долей вероятности – следы биологического материала, достаточного для ДНК-идентификации.

Пока организация проведения ДНК-экспертизы долга и дорога, но уже принесла немало пользы. Так, несколько лет назад в США были освобождены из мест заключения десятки осужденных за изнасилования, которых, как показал анализ ДНК (ведь в уголовных делах тампоны с соответствующими следами сохранились), они не совершали. Недавно в США был освобожден калифорниец Крейг Коли, отсидевший 39 лет за убийство, приговоренный к пожизненному заключению. Выяснилось, что в отобранных на месте совершения преступления биологических образцах содержится ДНК, но не К. Коли, а другого человека.

В нашей стране по этой методике были, в частности, раскрыты преступления прошлых лет, а преступники осуждены: в Мурманской области – за убийство местного жителя трехлетней давности, в Калужской области – за убийство пожилой женщины восьмилетней давности и т.д.⁸

Нет сомнений в том, что совершенствование методики анализа ДНК в сегменте его доказательств и доказывания в уголовном процессе вскоре станет быстрым и дешевым. Но уже сейчас это доказательство – абсолютное, и спектр его использования намного шире, чем дактилоскопическая экспертиза. Правда, и он ограничен – он способен лишь доказать, хотя и абсолютно, что конкретный человек в конкретном месте оставил свои биологические следы. И не больше.

Будущее. Можно ли посчитать, что этими двумя вышеназванными революциями в области абсолютных доказательств в уголовном процессе неумолимая поступь научно-технического прогресса ограничится? Категорически – нет. Можно сказать, что к настоящему времени у человечества возникла необходимость разработки нового, комплексного, теоретически обоснованного и эмпирически апробированного учения о мозговой деятельности человека, о его памяти и пр. (с учетом учения академика В.И. Вернадского о ноосфере земли, где – в теории – может присутствовать память всех людей Земли, в том числе умерших)⁹.

В обозримом будущем (по мнению автора, в течение ближайших двух десятилетий) наступит время третьей революции – в рассматриваемом здесь векторе. Это будет метод ментоскопирования (от лат. mens – ум, образ мыслей) либо, как вариант, метод вериметрии (от лат. veritas – истина). В основе этого метода лежит факт из области физики мозга: информация, получаемая всеми органами чувств каждого человека через его зрение, слух, обоняние, осязание, вкус, ощущение гравитации и пр., проникает в его мозг и там сохраняется, не исключено: навсегда и в полном объеме.

В настоящее время (в этом нет сомнений!) нейрофизиологи пытаются разобраться в механизмах работы памяти, исследуют процессы ее восприятия, запоминания и воспроизведения, т.е. воспоминания. Наверняка многое в этом плане делается в "закрытых" лабораториях (причем во многих государствах), слишком огромные перспективы в случае успеха этих НИР просматриваются ̶ и во многих сферах.

Вообще, как известно, человек нередко вспоминает (да еще в мельчайших деталях) то или иное событие своего далекого (или недавнего) прошлого. Такое происходит непроизвольно и в обычном состоянии, например во сне и в стрессовых ситуациях. Известно, что самое сложное образование во Вселенной (из известных сегодня человечеству) – мозг человека. Известно также состояние гипертимезии (в частности американской писательницы Джилл Прайс), когда человек помнит в мельчайших подробностях всю свою жизнь, а защитный механизм мозга, который у других людей вытесняет из памяти негативные эмоции и воспоминания, в этих случаях просто не работает.

По мнению Дж. Лилли (род. 6.01.1915 г. в г. Сент-Пол, штат Миннесота, США), автора теории живого мозга как природного биокомпьютера, мозг человека обладает совокупностью программ, сформировавшихся в процессе эволюции и в процессе жизни каждого конкретного человека. Дж. Лилли считал, что в своем жизненном цикле человек может утрачивать, развивать и совершенствовать свои метапрограммы, обмениваться ими с другими людьми и живыми существами. Он все метапрограммы условно подразделил на метапрограммы внешней реальности, памяти, автономные программы нервной системы, программы поддержания тела, семьи, любви и воспроизводства потомства.

Воспоминания человека по конкретному вопросу – весьма относительное доказательство в уголовном процессе. Иногда, правда, они приобретают значимую доказательственную силу, например когда подозреваемый «вспоминает» место «ухоронки» краденого имущества или закопанного трупа убитого в его присутствии или с его участием человека.

Но ведь нередко подозреваемый, свидетель, а то и потерпевший по уголовному делу действительно не помнят тех или иных важных событий или их отдельных элементов. Разработаны и применяются различные методы и способы побудить человека вспомнить то, что необходимо следствию (суду): медикаментозные средства, гипнотическое воздействие, электростимуляция определенных долей головного мозга, причем без вскрытия черепной коробки и даже не выбривая отдельных участков головы – для лучшего соприкосновения головы испытуемого с присосками электродов, и др.

В принципе задача отчетливая: в мозгу (а где ещё?) конкретного человека есть информация о нужных следствию (суду) конкретных событиях, и нужно просто ее «вытащить» из памяти – в тех ситуациях, когда сам человек не может (или не хочет) ее вспомнить (или о ней рассказать). При этом не вся информация о конкретном событии, хранящаяся у этого человека, полученная им через все свои органы чувств, необходима следствию (суду) – достаточно поступившей через органы зрения (а это – около 92% всей получаемой человеком совокупной информации) и через органы слуха (около 6%) воспринятой человеком информации о данном событии.

Обеспечивать «вытаскивание» этой информации в недалеком будущем, по мнению автора этих строк, будет специальный механизм, может быть, прибор, состоящий из основной «коробки» с дисплеем и шлема, одеваемого на голову испытуемого. Это и будет третья по счету революция в сфере абсолютных доказательств в уголовном процессе. По сути, ментоскопирование – это способ считывания информации непосредственно из памяти человека и его аудиовизуальная расшифровка.

Вот как данный процесс будет выглядеть в воображении автора этих строк и в предельно схематичном виде.

Установлено и никем не оспаривается: в городском парке вечером обнаружен лежащий на земле мужчина со смертельной раной в груди от холодного оружия, а рядом – наклонившийся над трупом молодой человек с поднятой вверх рукой, в которой сжат окровавленный нож. Эту картину засвидетельствовала группа людей, которая проходила неподалеку и, услышав крики о помощи, прибежала к месту происшествия. Люди из этой группы перехватили руку данного человека и его самого «зафиксировали».

В судебном заседании (либо раньше – в ходе предварительного следствия, равно – в ходе дознания либо еще раньше – по приезду оперативников, следователей и иных должностных лиц к месту происшествия непосредственно после получения сигнала о происшествии – все это условно…) сторона обвинения утверждает: задержанный с ножом и убил этим ножом гражданина, нанес один смертельный удар ему в грудь и занес руку с ножом для нанесения повторного удара, но в этот момент был «зафиксирован» подбежавшими на крик людьми, буквально схвачен за руку, в которой был окровавленный нож.

В свою очередь, сторона защиты (и сам задержанный) поясняют: шел себе человек по дорожке парка, услышал крики о помощи, подбежал к лежащему на спине мужчине, в груди которого торчал нож, а поскольку лежащий мужчина еще хрипел и дергался, то, чтобы облегчить ему страдания и спасти его, рефлексивно с силой выдернул нож из груди лежащего, и именно в этот момент подбежала группа людей и его «зафиксировала».

Ситуация с точки зрения наличия/отсутствия доказательств убийства данным ножом человека конкретным задержанным близка к патовой: прямых (и даже косвенных) доказательств здесь нет, видеокамеры в этом месте отсутствуют, высотные дома, из окон (балконов) которых кто-либо мог бы наблюдать происходящее, также отсутствуют, случайные прохожие там в то время также не проходили и т.д. А информация о личностях покойника и задержанного, причинах их нахождения «в это время, в этом месте» и т.п. – дело вторичное.

И вот в такой ситуации «на сцене» появляется упомянутый механизм (прибор) – ментоскоп (ментоскан, верископ…), и с соблюдением всех необходимых формальностей специалисты надевают шлем на голову задержанного, уточняют – до минуты – время происшествия, включают механизм (прибор), настраивают его на конкретный момент происшествия, и на дисплее идет видеоряд, а именно то, что видел и слушал в конкретный отрезок времени задержанный:

- первый вариант (естественно, воспринимаемое глазами и ушами задержанного): видны его шагающие ноги и кисти рук, которыми он размахивает при ходьбе, в звуковом диапазоне – обычный фон с пением птиц и отдаленным рокотом движущихся машин; но вдруг внезапно стали слышны крики о помощи, после чего видны ускоряющиеся, переходящие в бег ноги, слышно шумное дыхание бегущего; далее виден лежащий на земле человек, из груди которого торчит нож, видна кровь на груди и рядом на земле, слышен хрип лежащего.., а далее видна рука прибежавшего, с силой вытаскивающая нож из груди лежащего, а поскольку эта рука вытаскивала нож, глубоко засевший в груди умирающего, она – с ножом, – естественно, оказалась вскинутой вверх, и в этот момент подбежавшие люди эту руку и самого человека «зафиксировали»…;

- второй вариант (также, естественно, воспринимаемое глазами и ушами задержанного): видны ноги и руки бегущего задержанного, догоняющего впереди бегущего человека, слышен их диалог: «Отдай деньги, гад» - «не отдам, они на молоко моим детям» - «отдай по-хорошему, мне опохмелиться нужно» - «не отдам» - «ах ты, гад такой, получай», и затем видно, как одна рука задержанного, догнавшего убегающего, резко разворачивает того к себе лицом, а вторая рука, в которой виден нож, ударяет убегавшего с напряжением ножом в грудь, а потом, когда убегавший падает на землю лицом вверх и с ножом, глубоко засевшим в груди, с силой вытаскивает нож и замахивается снова, но в этот момент подбегают люди, «зафиксировавшие» задержанного.

Картина предельно очевидна, а доказательства действий задержанного как по первому, так и по второму варианту столь убедительны, что, являясь абсолютными, они сами по себе не нуждаются в каких-либо других прямых, косвенных и иных относительных доказательствах, за исключением, может быть, информации, характеризующей личности убитого и убийцы, и т.п.

Само собой разумеется, необходимы будут страховочные организационно-правовые механизмы, исключающие возможность нарушений прав человека использованием ментоскопа: особый режим его хранения, особые основания, формы и процедуры его применения (вплоть до включения в состав комиссии, присутствие которой во всей процедуре применения ментоскопа будет обязательной, лиц, которым наше общество больше всего доверяет, – служителей культа, военнослужащих, прошедших «горячие точки», членов общественных палат…), исключение возможности причинения вреда испытуемым в процессе проведения ментоскопирования и проч.

Эта методика с очевидностью пригодится не только в процессах по уголовным делам, но и после легализации и законодательного закрепления так называемого «уголовного проступка», а также – не исключено – и при рассмотрении дел об административных правонарушениях отдельных составов. Ведь сам процесс доказывания здесь будет предельно краток по времени, не потребует больших сил и средств, а главное – он будет, безусловно, базироваться на абсолютном доказательстве.

Но и на третьей революции в сфере абсолютных доказательств в уголовном процессе научно-технический прогресс, безусловно, не остановится.

Вслед за третьей, очерченной здесь революцией в институте абсолютных доказательств в уголовном процессе с неизбежностью (правда, через неопределенный промежуток времени) наступит время четвертой. Пока ее суть просматривается смутно: очевидно, что речь пойдет о снятии информации состояния эмпатии у человека. В современной философии и психологии эмпатия понимается как «целостное восприятие, проникновение, сопереживание или вживание во внутренний мир другого человека, в котором сохраняются и принимаются все эмоциональные и интеллектуальные нюансы душевной жизни другого… В философии Дильтея… понимание собственной жизни происходит путем интроспекции, а чужой – посредством эмпатии»¹⁰.

В данном случае «вживание» во внутренний мир другого человека, понимание другого человека будет осуществлять прибор следующего за ментоскопом поколения, который сможет убедительно подтвердить: этот другой человек по своей сущности не способен (или, наоборот, не только способен, но и внутренне предрасположен) совершить определенные, в том числе преступные, действия, заниматься определенной, в том числе преступной, деятельностью и пр. Это уже иной уровень доказательств в уголовном процессе; впрочем, он наверняка хорошо себя проявит в кадровом формировании государственных органов и в других сферах.

Определенные результативные проблески НИР в этой сфере просматриваются уже сейчас: Президент РАН А.М. Сергеев, выступая в начале июня 2019 г. на Санкт-Петербургском международном экономическом форуме, рассказал, что учёные РАН совместно с коллегами из Военно-медицинской академии разрабатывают «генетический паспорт военнослужащего». А это позволит найти такие генетические предрасположенности у военнослужащих, которые позволят их правильно сориентировать по военным специальностям. Предполагается также не только оценка физиологических особенностей человека, но и прогнозирование его поведения в стрессовых, критических ситуациях.

Естественно, вслед за указанной четвертой революцией абсолютных доказательств в уголовном процессе наступит очередь пятой. Здесь речь пойдет о наследовании геномной сущности человека и хранящейся в ней наследственной информации. Если по наследству зачастую передаются те или иные внешние признаки человека, его характер и т.д., то, значит, по наследству передается и заложенная в генах определенная информация, полученная человеком при его жизни через его органы чувств. Правда, «вытащить» эту информацию у ее «наследодателя», тем более через несколько поколений «наследников» и «наследодателей», будет несопоставимо сложнее, чем посредством ментоскопа в период означенной выше третьей революции рассматриваемого института. Зато мы сможем узнать: убивал ли Иван Грозный своего сына, и многое иное интересное. Правда, какой-нибудь полинезиец, будучи уверенным в том, что в нем нет ничего английского, сможет узнать, что один из его прямых предков участвовал в трапезе по поеданию капитана Кука, а значит и в нем, через этого его предка, есть всё-таки кое-что английское.

Само по себе узнать, чей предок участвовал в названной трапезе – интересно (это ведь просто пример линейки научного познания в рассматриваемом векторе). Однако еще В.С. Высоцкий, как известно, задался вопросом: «Зачем аборигены съели Кука? Молчит наука». Но ведь это только пока молчит. Ответ на вопрос: зачем? - будет получен на этапе шестой революции, нужно будет лишь отыскать этого пресловутого полинезийца, чей далекий предок…